После войны
Шрифт:
И Колби решил особо не надеяться, что слегка умерило натиск его назойливой совести. Он не видел ни матери, ни сестры с одиннадцати лет и почти ничего не знал об их нынешней жизни. Он попросил увольнительную в основном из чувства долга и еще потому, что у него в некотором смысле не было выбора. Но теперь возникли две возможности, и обе, слава богу, от него не зависели.
Если заявка пройдет, это может означать десять дней преувеличенной вежливости, деланного смеха и неуклюжих пауз в разговорах людей, давно уже чужих друг другу. Это может означать неторопливые экскурсионные туры по Лондону, помогающие убить долгие часы до вечера. Возможно, его захотят научить
Если заявка не пройдет, он может уже никогда их не увидеть; однако он смирился с этим много лет назад, когда это значило для него гораздо больше — когда это было, откровенно говоря, практически невосполнимой утратой.
— Видишь ли, твоя мать была из тех шустрых английских девиц, которые приехали в Америку, думая, что улицы здесь вымощены золотом, — не однажды объяснял Полу Колби его отец, обычно прохаживаясь при этом по гостиной с бокалом в руке. — Я женился на ней, после чего появились ты и твоя сестра, а потом, очень скоро, она стала удивляться: где же те чудеса, которых она ждала от этой страны? Где счастье? Где золото? Ты слушаешь, Пол?
— Ага.
— Она не находила себе места — ого, как она не находила себе места, но в это я углубляться не буду, Пол, — и очень скоро захотела развестись. Ну что ж, ладно, подумал я, такая, значит, у нас планида, но тут она вдруг возьми да скажи:
— Детей я оставлю себе.
А я ей тогда говорю:
— Эй, постой-ка! — говорю. — А ну-ка притормози, мисс английская королева! Давай играть по-честному.
Слава богу, у меня был тогда закадычный дружок, Эрл Гиббс, а он был адвокат экстра-класса. Он мне сказал:
— Фред, у нее не будет шансов выиграть дело об опеке.
Я говорю:
— Отбей мне детишек, Эрл, — говорю. — Мне бы только детишек себе забрать, Эрл, — это все, чего я прошу. И он старался. Эрл из кожи вон лез, но, понимаешь, тогда она уже переехала в Детройт и вы оба были при ней, так что ему пришлось трудновато. Я как-то раз приехал туда, чтобы сводить вас на бейсбол, но твоя сестра сказала, что она не любит бейсбол, и вообще, ей нездоровится, — господи боже, сколько горя может причинить такая вот мелочь! Так что мы с тобой вдвоем пошли на стадион «Бриггс» смотреть, как играют «Тигры», — ты это помнишь? Помнишь, Пол?
— Ага.
— А потом, после матча, я привез тебя сюда с собой. Ох и закатила твоя мать истерику — другого слова не подберешь! Прямо как с цепи сорвалась. У нее уже были билеты на пароход в Англию, понимаешь, на всех вас троих, и она принеслась сюда в своем раздолбанном плимуте, который даже водить толком не умела, и стала визжать и вопить, что я, мол, тебя «похитил». Помнишь?
— Да.
— Горячий денек тогда выдался, что и говорить. Хорошо, Эрл Гиббс с женой как раз оказались у меня, и это спасло дело, ну или наполовину спасло, по крайней мере. Потому что когда мы маленько утихомирили твою мать, Эрл вышел с ней, и они долго говорили, а потом он сказал:
— Будь довольна тем, что получила, Вивьен. Больше тебе все равно не взять.
Так что, видишь, у нее не было выбора. Она отчалила в своем драндулете вместе с твоей сестрой, а через пару недель они, по-моему, были уже в Лондоне. Вот и вся история.
Но я вот что хочу сказать, Пол: в конце концов все, в общем-то, оказалось к лучшему. Мне повезло встретить твою мачеху, и мы с ней здорово подходим друг другу. Всякий скажет, что мы два
Сестра Пола Колби, Марсия, была почти на год младше его. В пять лет она научила его выдувать ровную струю пузырей в ванне; в восемь разбила пинком его заводной поезд, пытаясь доказать ему, что в бумажных кукол играть интересней (кстати, это была правда); еще примерно через год они, оба дрожа от страха, подбивали друг дружку спрыгнуть с высокой ветки клена — и спрыгнули, хотя он всегда будет помнить, что она отважилась на это первой.
В день того памятного скандала, когда в гостиной раздавался сочный голос адвоката, призывающего их родителей успокоиться, он смотрел из окошка на Марсию, сидящую на пассажирском месте заляпанного грязью плимута. И поскольку он был вполне уверен, что его отсутствия никто не заметит, он на минутку выскочил к ней.
Увидев его, она опустила стекло и сказала:
— Что они там устроили, а?
— Ну, они… не знаю. Там такой… честно, не знаю, что у них там. Наверно, как-нибудь разберутся.
— Ну да, наверно. Только ты лучше иди туда, ладно, Пол? В смысле, папа вряд ли хочет, чтобы ты выходил.
— Ладно. — По дороге к дому он остановился и обернулся, и они оба коротко, робко махнули друг другу на прощанье.
Поначалу письма из Англии приходили часто. Веселые и иногда глуповатые, наспех написанные Марсией, и осторожные, все более неловкие — от матери.
Во время операции «Блиц» в 1940-м, когда комментаторы американского радио упорно пытались создать у своих слушателей впечатление, будто весь Лондон лежит в огне и руинах, Марсия прислала ему довольно пространное письмо, сообщая, что эти слухи, пожалуй, несколько преувеличены. В Ист-Энде, писала она, дела и впрямь обстоят ужасно, и это «жестоко», так как именно там обитает большая часть бедноты, однако в городе есть «весьма обширные» районы, совершенно не затронутые бомбежками. А за восемь миль от городской черты, где живут они с матерью, и вовсе «абсолютно безопасно». Она сочинила этот отчет в тринадцать лет, и он остался у Пола в памяти как образец умного и взвешенного описания событий, которого трудно было ожидать от подростка.
Прошло еще два-три года, и он постепенно перестал получать от нее весточки, если не считать поздравлений с Рождеством и днем рождения. Но мать продолжала писать с упрямой регулярностью, независимо от того, отвечал он ей или нет, и он уже не мог прочесть ее очередное письмо, не сделав над собой сознательного усилия; он с трудом заставлял себя даже вскрыть скользкий голубой конверт и развернуть бумагу. Напряжение, с которым она писала, было таким явным, что не могло не вызвать ответного напряжения при чтении; последний, нарочито жизнерадостный абзац всегда вызывал у него облегчение — такое же, чувствовал он, с каким она доводила до конца исполнение своего мучительного долга. Через год-другой после возвращения в Англию она снова вышла замуж; скоро у них с новым мужем появился сын, «твой маленький братик», которого Марсия, по словам матери, «просто обожала». В 1943-м она написала, что Марсия «оказывает услуги американскому посольству в Лондоне», что выглядело забавно в отношении шестнадцатилетней девушки, но никаких подробностей не добавила.