После заката
Шрифт:
Не может — но заработала.
Мышка пробегала, хвостиком вильнула… Шустрая такая мышка, запросто шныряющая по вертикальным стенкам… Вообще-то и такое случается, как-то раз на их той, давней даче мыши попортили продукты в сумке, подвешенной на вбитый в стену гвоздь… Но все равно сомнительно. Нет в часах ничего для грызунов интересного.
Он почувствовал сильный озноб. Хотя с вечера казалось — в доме достаточно тепло…
Ну и что? Так и стоять теперь, ломая голову: отчего же вдруг пошли старые часы? Он разозлился сам на себя, решительно шагнул вперед. Нет, лишь хотел шагнуть именно так — но получилось
…Ходики он увидел сразу. Всматриваться не пришлось — часы светились тусклым желто-зеленоватым светом. Не целиком, разумеется, — лишь стрелки и цифры, нанесенные на циферблат.
Ух-х-х… Так и кондратий хватить может, от неожиданности… Идея неплохая: фосфорная краска издалека и в полной темноте позволяет понять, который час. Но лучше о таком предупреждать загодя…
Спустя несколько секунд он понял, что с механизмом ходиков не все ладно… Вернее, все неладно. Стрелки вращались! Им, собственно, надлежит именно тем и заниматься, — но не с такой же скоростью… Минутная стрелка крутилась примерно втрое быстрее, чем могла бы крутиться секундная, окажись она на этих часах. Часовая ускорилась пропорционально — проходила одну двенадцатую циферблата за полный оборот минутной.
Казалось бы, тиканье при таких делах тоже должно было раздаваться гораздо чаще. Однако нет — неторопливый, размеренный звук не сочетался с бегом обезумевших стрелок.
Но самое главное он осознал еще позже — стрелки вращались в обратную сторону!!
И что-то еще не так было на кухне, какая-то странная мелочь, совсем сейчас не важная — в сравнении со свихнувшимися ходиками.
Кириллу пришла дикая мысль — и со временем, и с часами все в порядке. Не в порядке он сам… Что-то с ним случилось, что-то неправильное, — и он проваливается в глубь времен. Назад, в прошлое — затягивающее, как бездонные трясины Сычьего Мха…
На-зад, на-зад, на-зад, — ехидно отстукивали часы. — Ты-наш, ты-наш, ты-наш… Ты не вернешься! Ты утонул в волнах времени, — тик-так-у-та-нул, тик-так-у-та-нул, тик-так-у-та-нул! — и не выплывешь, к ногам привязаны свинцовые гири в форме сосновых шишек…
Ни хрена! — хотел крикнуть Кирилл, а может и в самом деле крикнул, но не услышал себя. Ни хрена, ничего у вас не получится, сейчас я выйду в сени, возьму лихоедовский колун и разнесу вас к бениной матери!!! Он был убежден: Трофим принес сюда свой знаменитый колун, конечно же, принес и оставил в сенях, Кирилл даже зримо представлял, где именно тот стоит — прислоненный к стене рукоятью, обмотанной синей изолентой…
Взбесившиеся часы, похоже, испугались его решимости — обе стрелки сошлись на двенадцати и замерли. Тиканье смолкло — и прозвучал не то скрип, не то скрежет… Распахнулись дверцы? Так и есть, сейчас выскочит кукушка… Птичка, птичка, сколько мне жить на свете?! Лучше не говори, гнида, лучше молчи, проклятая тварь…
Кукушка не выскочила. И ничего не сказала… Но что-то вывалилось из распахнутых дверец, вывалилось не с бодрым «ку-ку!» — с мерзким утробным звуком, напоминающим те, что издавал Кирилл, пытаясь удержаться от рвоты над трупом лисицы… Вывалилось и безвольно свесилось, пересекая циферблат — и обе стрелки, и цифра «6», и цифра «12» теперь были закрыты.
Кириллу показалось, что ЭТО — вывалившееся-повисшее — несколько раз дернулось, пытаясь не то втянуться обратно, не то окончательно освободиться… А потом часы рухнули со стены.
Рухнули с грохотом, способным разбудить мертвого, — да что там, разбудить всех мертвецов мира, сколько ни скопилось их в земле с начала веков… Рухнули и разбились, шестереночки раскатились по полу, обе стрелки отлетели от циферблата и тускло светились чуть в стороне…
Туда тебе и дорога, проклятый призрак проклятого дома, мы здесь, и мы живы, а призракам не место рядом с живыми…
Он стоял — голый, в нелепой позе — и ждал, что сейчас прозвучит недовольный, хриплый со сна Маринкин голос: «Ты спятил, милый? Энурез мучает? Или эротические сновидения?» И что он ей скажет? «Да, любимая, ты права, я спятил, еще как спятил, а за кампанию спятили часы на стене, и хотели уволочь меня в прошлое, да не рассчитали силенки, надорвались…»
Голос не прозвучал.
Тишина. Мертвая тишина. Гробовая.
Хотя нет… Тот звук, что Кирилл услышал еще в кровати, никуда не исчез. Наоборот, здесь, на кухне, стал даже громче. Вот только доносился он не от раковины — ровно из противоположного угла. Прямоугольник обеденного стола, одним торцом примыкавшего к окну, слабо виднелся. Но рядом, в углу, в промежутке между столом, окном и печкой, затаилась непроглядная тьма. Именно оттуда доносилось не то побулькивание, не то журчание…
В этот момент Кирилл понял, какую странность он отметил краем сознания — за несколько мгновений до того, как часы начали свою свистопляску. Запах! Нет, не запах… «Запах» — достаточно нейтральное слово…
Зловоние — так будет вернее.
Не слишком сильное, не бьющее наповал, не заставляющее зажимать нос и искать пути к отступлению. Однако вполне отчетливая вонь — какую случается порой вдохнуть над растревоженным болотом.
И, ему показалось, — запах доносится из того же угла, что и звук… Воображение нарисовало нелепую картинку: кальян, как тот, что был у Калиши, только внутрь вместо ароматизированной жидкости налита мерзкая болотная жижа. И все это побулькивает. И все это пахнет…
А курит тот кальян…
Идиот! Слепец! Мог бы сразу разглядеть… И сообразить.
В темном углу, помнил Кирилл, стоял стул — самодельный, деревянный — с высокой резной спинкой. Напротив, с другой стороны стола, — точно такой же! И ЕГО СПИНКУ КИРИЛЛ ВИДЕЛ! А у того, что в углу — нет! При той же степени освещенности…
На стуле кто-то сидел.
Нет, там могло лежать что-то темное на сиденье, могло что-то темное висеть, прикрывая спинку…
Но Кирилл не обольщался. ОН ЗНАЛ.
Все просто и ясно, стоит чуть напрячь извилины…
На стуле сидит Викентий. Мертвый хозяин дома. Пришел и сидит на своем любимом месте. Где еще сидеть ЖИВОМУ старику, как не рядом с окном и печкой… Мертвый не изменил привычек.
Мертвецы не возвращаются? Ха-ха, еще как возвращаются, когда время начинает бежать вспять…
Викентий… Это его зловоние наполняет кухню. Это слышно его дыхание — воздух протискивается сквозь гнилостную слизь в разложившиеся легкие, и выходит обратно…