После…
Шрифт:
— Да, с морщинами, сединой и волосками на подбородке.
Услышав последнее замечание, Бонни улыбнулась, но тут же стала серьезной.
— А ты и мама? Когда умрете вы?
— Не беспокойся, тоже не сегодня. Но если я умру, ты не должна сильно грустить.
Бонни как-то озадаченно посмотрела на отца:
— Если ты умрешь, я не должна грустить? — Она будто услышала поразительную глупость.
— Нет, конечно же, ты можешь грустить, — поправился он, — но не должна о чем-то сожалеть и в чем-то себя винить, понимаешь? Это произойдет не из-за тебя. Я очень горжусь тобой, и мама тоже гордится.
— Ты так чувствовал, когда умерла твоя мама?
Вопрос Бонни привел его в замешательство.
— Не совсем, но я старался. И никогда не бойся открыть свои чувства тем, кого любишь.
— Хорошо. — Девочка не совсем понимала, что он хотел этим сказать.
— Чтобы пережить смерть близкого человека, ты должна быть рядом с теми, кто тебя любит. Именно они поддержат тебя.
— Нужно, чтобы я приходила к вам — к тебе и маме?
— Да, — ответил Натан, — ты всегда сможешь прийти к нам, если тебе будет страшно или что-то будет тебя беспокоить. Даже когда станешь взрослой. У тебя замечательная мама, и она всегда успокоит тебя.
— Все же… это тяжело. — У Бонни задрожал голосок.
— Да, — согласился Натан, — тяжело. Иногда тебе будет совсем одиноко и захочется поплакать — ты и поплачь, станет легче.
— Плачут только дети. — Она уже приготовилась расплакаться.
— Нет, плачут все, уверяю тебя. Люди, которые больше не плачут, — самые несчастные существа на свете. Каждый раз, когда ты захочешь почувствовать, что я рядом, ты сможешь пойти и поговорить со мной — туда, где мы любили бывать вдвоем.
— Ты разговариваешь с Шоном?
Он решил сказать правду и почувствовал облегчение, что это ему удалось.
— Да, я разговариваю с Шоном и со своей мамой. Шон живет в моем сердце, он всегда будет моим сыном. И тебе нужно думать так же: я всегда буду твоим отцом, а мама — матерью; даже когда мы умрем… это ничего не меняет.
— Ты идешь на кладбище, когда хочешь поговорить с ними?
— Нет, я не люблю кладбища. Я иду в парк — утром, очень рано, когда там почти никого нет. Я всем говорю, что бегаю, чтобы оставаться в форме, но на самом деле я хожу на пробежки, чтобы побыть с ними. У каждого должно быть такое место. Очень важно продолжать общение, чтобы человек, которого мы любим, оставался с нами.
— Ты думаешь о них каждый день?
— Нет, — соврал Натан, — часто, но не каждый день. — И почувствовал, как холодок пробежал по рукам; потом добавил, глядя в пустоту, больше для себя самого: — Жизнь все-таки замечательная штука!
Бонни обняла его за шею; какое появляется ощущение покоя, когда они сидят вот так, прижавшись друг к другу… В глубине души Бонни не понимала родителей: они всегда говорили только хорошее друг о друге; почему же ее замечательная мама и такой внимательный отец не вместе проводят Рождество? В одном девочка не сомневалась: жизнь взрослых нечто очень сложное, не нужно в нее вмешиваться.
Ужин проходил весело, они ни разу не затронули тяжелые темы. Суп и макароны получились вкусные, а пирог Бонни назвала deliciosa [23] — сахарная глазурь, воздушная начинка…
Вечером Натан и Бонни украшали елку и слушали «Children’s Corner» [24] Клода Дебюсси — эта вещь ей очень нравилась. За окном тихо падал снег.
— Почему мама не любит Рождество?
— Она считает, что люди перестали понимать истинный смысл праздника.
23
Восхитительный.
24
«Детский уголок» (здесь и далее англ).
Бонни удивленно посмотрела на отца.
Нужно быть аккуратнее: его дочь все-таки ребенок! Натан объяснил:
— Мама считает, что на Рождество мы должны думать в первую очередь о тех, кто страдает, а не покупать огромное количество ненужных вещей.
— Это правда? Тогда я тоже так считаю!
— Да, правда, — подтвердил Натан. — Мы здесь в тепле и безопасности, а другие люди одиноки. Очень трудно быть одному.
— Но сейчас мама одна, — заметила девочка.
— Она, наверное, с Венсом, — предположил Натан, хотя и не был уверен.
— Не думаю.
— Это тебе женская интуиция подсказывает? — Он подмигнул.
— Точно. — Бонни прикрыла одновременно оба глаза.
Она называла это двойным подмигиванием, потому что одним глазом мигать у нее не получалось. Натан поцеловал ее волосы.
Нарядив елку, они посмотрели отрывок из «Шрэка». Потом Бонни устроила большое представление: сыграла на скрипке и замечательно спела на испанском «Bessame mucho» [25] — разучила в школе. Натан, как активный слушатель, много раз вызывал исполнительницу на бис.
25
«Целуй меня крепче».
Настало время спать, и он уложил Бонни в постель; она попросила оставить свет в коридоре.
— Спокойной ночи, бельчонок. Я тебя очень люблю.
— Я тоже очень тебя люблю… и это непобратимо.
У него не хватило мужества исправить ошибку, он просто поцеловал ее.
Когда Натан выходил из комнаты, он вспомнил апрельский день 1995 года в родильном доме Сан-Диего — самый первый раз, когда он взял на руки свою новорожденную малышку. Взволнованный, испуганный, он не знал, что делать, глядя на младенца со сморщенным личиком, непрерывно размахивавшего крохотными ручонками.
В тот миг Натан еще не понимал, сколько места она займет в его жизни, не думал, что Бонни, эта кроха, станет для него важнее всего на свете. Не знал и того, что потеря Шона вызовет такую скорбь, — ничего не знал. Потом этот хрупкий маленький ангел открыл глаза и пристально посмотрел на него, будто давал понять, что нуждается в нем. Натан был потрясен, его переполнила бесконечная любовь. Разве есть слова, чтобы описать подобное счастье?..
22