После…

Мюссо Гийом

Нужно отдать должное Векслеру: он невозмутимо принял поражение, и через месяц в квартире «Сан-Ремо» не осталось ни одной его вещи. Мэллори не ошиблась: этот процесс не наладил отношений Натана с ее родителями. Разрыв между Джеффри и Натаном стал окончательным — вот уже семь лет они не разговаривали. Натан подозревал, что Векслеры в душе радовались разводу дочери, иначе и быть не могло.

Теперь Натан, наклонив голову, вспоминал свою мать. Никогда она не приходила к нему в эту квартиру — умерла от рака за три года до знаменитого процесса. Но ведь именно ее сын живет здесь, в Сентрал-Парк-Уэст, 145, на двадцать третьем этаже.

Жизнь Элеоноры складывалась непросто. Ее

родители, уроженцы города Гаэта, порта на севере Неаполя, эмигрировали в Соединенные Штаты, когда ей было девять лет. Этот переезд сильно повлиял на возможность дать девочке образование. Пришлось слишком рано оставить школу, и ей так и не довелось научиться прилично говорить по-английски.

В двадцать лет она встретила Витторио Дель Амико, строителя, он работал на сооружении Линкольн-центра. Он красиво говорил, и у него была такая обольстительная улыбка… Через несколько месяцев она забеременела. Тогда и сыграли свадьбу. Со временем Витторио показал себя человеком жестоким и безответственным. В конце концов он бросил жену и ребенка — уехал и не оставил адреса.

Чтобы свести концы с концами, Элеонора нанималась на две, а то и три работы: прислуга, официантка, дежурный администратор в невзрачных гостиницах — не отказывалась ни от чего, готовая переносить любые унижения. Опереться ей было не на кого — ни родных, ни настоящих друзей. Жили они бедно, но у Натана всегда имелась чистая одежда и все необходимые школьные принадлежности.

Мать сильно уставала, но мальчик никогда не видел, чтобы она отдыхала или уделяла время себе: Элеонора не ездила в отпуск, не читала, не ходила в кино или рестораны. Смысл ее жизни состоял в том, чтобы достойно воспитать сына. У нее были пробелы в образовании, ей недоставало культуры — пусть; она следила за его учебой и помогала как могла. Любовь заменяла ей диплом — любовь безусловная и самоотверженная. Часто повторяя сыну, что она всегда больше хотела мальчика, чем девочку, мать уверяла: «Ты быстрее устроишься в этом мире, где власть все еще принадлежит мужчинам!»

Первые десять лет жизни мама была для него солнцем, волшебницей, которая вытирала ему лоб влажным полотенцем, чтобы прогнать кошмары, говорила нежные слова и иногда оставляла несколько монет — он находил их утром рядом с чашкой какао.

Потом социальное положение понемногу стадо их разделять. Сначала Натан открыл для себя чарующий мир Векслеров; в двенадцать лет его приняли в школу Уоллеса. Эта частная школа Манхэттена каждым год набирала десять лучших учеников из бедных кварталов и выплачивала им стипендию. Часто его приглашали в гости приятели, жившие в шикарных кварталах Истсайда и Грэмерси-парка. Тогда-то он и начал стыдиться матери — ее плохого английского, грамматических ошибок, низкого социального положения, заметного невооруженным глазом. Впервые любовь матери показалась ему надоедливой, и он стал постепенно от нее отстраняться.

Еще больше они отдалились друг от друга, когда Натан учился в университете. Женитьба ничего не изменила, хоть Мэллори и настаивала, чтобы он заботился о матери. Слишком занятый карьерой, Натан не понимал, что матери нужна его любовь, а не деньги.

А дальше наступило пасмурное ноябрьское утро 1991 года, когда позвонили из больницы и сообщили, что Элеонора умерла. Вот тут любовь вернулась в полной мере. Натан мучился угрызениями совести, вызывая в памяти все моменты, когда проявлял равнодушие или неблагодарность. Отныне не проходило дня, чтобы он не думал о матери. Каждый раз, встречая на улице бедно одетую женщину, усталую, измученную работой, вспоминал мать, и сердце его сжималось от раскаяния. Но было уже слишком поздно, и упрекать себя бесполезно. Каждую неделю Натан приносил на могилу матери цветы; но что бы он ни делал сегодня, надеясь вымолить прощение, ничто не могло компенсировать те минуты, когда он не был с ней — живой.

В больнице, в тумбочке у ее кровати, Натан нашел две фотографии. Первая сделана в 1967 году: было воскресенье, они сфотографировались в парке аттракционов Кони-Айленда. Натану три года, он зажал в ручонках мороженое и восхищенно уставился на карусель; мама гордо держала его на руках. Одна из редких фотографий, где она улыбалась.

Второй снимок более знакомый — вручение дипломов после окончания Колумбийского университета. В тоге и красивом костюме, Натан смотрел в лицо всему миру: будущее принадлежало ему! Перед тем как мать положили в больницу, она вынула эту фотографию, стоявшую в гостиной, из рамки, чтобы, умирая, унести с собой символ успеха сына.

Хватит, надо прогнать все эти мысли — они только лишают сил. Было чуть больше шести утра. Натан направился в подземный гараж, где арендовал два места. На одном стоял «ягуар», спортивное купе, на другом — «Рейндж Ровер», роскошный полноприводный автомобиль темно-синего цвета. Натан купил его, когда они с Мэллори решили родить второго ребенка; она сама выбрала: ей нравилось ощущение безопасности и высоты, которое давали автомобили этого класса. Жена всегда заботилась о том, чтобы семья была в безопасности, — главный мотив всех ее решений.

«Зачем мне теперь две машины?»— спросил себя Натан, открывая дверцу «ягуара». Все хотел продать джип, но никак руки не доходили. Уже трогаясь, подумал: на дорогах скользко, лучше ехать на внедорожнике.

Запах Мэллори все еще витал в салоне джипа. Включая двигатель, Натан решил, что продаст спортивную машину и оставит джип. Поднялся на два этажа стоянки, вставил магнитную карту, чтобы открыть шлагбаум, и выехал в еще спящий город. Снег прекратился; какая странная погода — все время то заморозки, то потепление. Адвокат порылся в бардачке, поставил старый диск с записями Леонарда Коэна, любимого исполнителя Мэллори.

Несколько лет назад Мэллори отправилась в Женеву на демонстрацию глобалистов против засилья многонациональных корпораций. Со времени последних президентских выборов Мэллори активно участвовала в кампании Ральфа Надера. Когда жила на Восточном побережье, не пропускала ни одной демонстрации в Вашингтоне против Международного валютного фонда и Всемирного банка. Выступала в поддержку бедных стран и осуждала детский труд. Последние годы активно высказывалась против генетически модифицированных продуктов и много времени посвящала обществу, которое боролось за сельское хозяйство без удобрений и пестицидов. За два года до расставания супруги вместе ездили в Индию, где члены общества раздавали крестьянам здоровые семена, убеждая их поддерживать традиционное сельское хозяйство.

Натан скептически относился к щедрости богачей, но постепенно признал, что его позиция — точка зрения человека бездействующего. Иногда он подшучивал над активностью жены, но в глубине души восхищался ею. Понимал: если мир будет рассчитывать на помощь таких, как он, — никогда ее не дождется.

В это время дороги были еще свободны. Натан поехал в сторону Нижнего Манхэттена, больше не думая ни о чем, растворившись в мелодии и хриплом голосе Коэна.

Немного не доезжая до Фоли-сквер, Натан посмотрел в зеркало заднего вида: одно из сидений покрыто пледом с рисунком известного американского художника и иллюстратора Нормана Роквелла. Они купили этот плед в Блумингдейле, в самом начале семейной жизни. В него так любила кутаться Бонни. Нет, это не сон: машина пропитана ароматом духов Мэллори — запахом ванили и цветов. В такие минуты Натану ужасно ее не хватало; образ жены настолько прочно поселился в сознании, что мужчина часто ловил себя на почти физическом ощущении ее присутствия.