Последнее искушение Христа
Шрифт:
И вот из-под миндального дерева раздался спокойный голос, звучавший медленно и повелительно:
– Идем!
На пороге появился Иоанн, встревоженный, словно и он тоже услыхал голос во тьме.
– С кем ты разговариваешь, Учитель? – тихо спросил Иоанн.
Но Иисус уже вошел в дом, протянул руку, взял из угла пастуший посох и сказал:
– Идемте, товарищи!
Он направился к двери, даже не глянув, следует ли за ним хоть кто-нибудь.
Почтенный раввин вскочил с постели, затянул потуже пояс, взял посох священника.
– Я иду с тобой, дитя мое, – сказал он, и первым направился к двери.
Почтенная
– Я тоже ухожу. Вот ключи, Зеведей. Будь здоров!
Она сняла ключи с пояса и вручила их мужу а затем плотно закуталась в платок, обвела взглядом дом и кивнула ему на прощание. На сердце у нее внезапно стало так, будто ей было всего двадцать лет. Счастливая Магдалина молча поднялась с места. Ученики встали и бодро переглянулись.
– Куда это вы? – спросил Фома, вешая трубу на пояс.
– Так поздно? К чему такая спешка? Не лучше ли завтра с утра? – сказал Нафанаил, исподлобья глянув на Филиппа.
Но Иисус уже прошел быстрым шагом через двор и направился на юг.
Глава 25
Содрогались основы мира, ибо содрогалось сердце человеческое. Оно изнывало под тяжестью камней, имя которым было Иерусалим, под тяжестью пророчеств, светопреставлении, проклятий, фарисеев и саддукеев, сытых богачей и голодных бедняков, Бога Иеговы, с бороды и усов которого во веки веков струилась в бездну кровь человеческая. С какой стороны к нему ни подступишься, он все ворчит. Скажешь ему доброе слово – он заносит руку, стиснутую в кулак, и кричит: «Хочу мяса!» Приносишь ему в жертву агнца или первородного сына своего – он кричит: «Не хочу мяса! Не разрывайте предо иною одежды – разорвите сердца ваши, обратите плоть вашу в дух, а дух – в молитву и пустите ее по ветру!»
Сердце изнывало под тяжестью шестисот тринадцати писанных заповедей еврейского Закона и тысяч неписаных и не могло сдвинуться с места: оно изнывало под тяжестью «Бытия», «Левитов», «Чисел», «Судей», «Царств» и не могло сдвинуться с места.
И вдруг совсем нежданно подул легкий ветерок – не с неба, а с земли – и глубины сердца человеческого задрожали, словно листва. И тут же дали трещину, содрогнулись и стали рушиться, поначалу в сердце, затем в мыслях и, наконец, на земле камни, имя которым Иерусалим, пророчества и проклятия, фарисеи и саддукеи, «Судьи» и «Царства». И надменный Иегова снова опоясался кожаным передником Первотворца, снова взял угольник и метр, спустился на землю и принялся крушить прошлое и вместе с людьми созидать грядущее, начав перво-наперво с Храма Еврейского в Иерусалиме.
Каждый день Иисус приходил на залитые кровью каменные плиты, созерцал этот перегруженный Храм и чувствовал, как сердце его стучит молотом, сокрушая Храм. Он все еще блистал, возвышаясь под солнцем, словно украшенный венками бык с вызолоченными рогами. До самого верха стены его были облицованы белым мрамором с лазурными разводами, отчего казалось, будто Храм плывет среди бурного моря, а у подножия его поднимались одна над другой три террасы: нижняя, самая широкая, – для идолопоклонников, средняя – для народа Израилева, а верхняя – для двадцати тысяч левитов, которые мыли, чистили, убирали, зажигали и гасили огни в Храме… Денно и нощно горели семи видов благовония, и дым от них стоял столь густой, что козы чихали на семь
Скромный прадедовский Ковчег, пронесенный кочевыми предками через пустыню, а теперь пребывающий внутри Храма, причалил здесь к вершине Сиона, пустил корни, разросся, облачился в кипарисовое дерево, золото и мрамор и стал Храмом. Дикий бог пустыни поначалу не соизволял войти в дом и обосноваться там, но благоухание кипарисового дерева, воскурении и дыма, идущего от сжигаемых жертв, настолько понравилось ему, что в один прекрасный день он решился и вошел.
Вот уже два месяца со дня своего прихода из Капернаума Иисус ежедневно стоял перед Храмом, созерцая его. Каждый день он смотрел на него так, словно видел в первый раз, словно каждый раз поутру ожидал увидеть его повергнутым, чтобы ступить на него стопами своими и пройти чрез него. Он больше не желал и не боялся Храма. Он уже низвергнул Храм в сердце своем. Однажды, когда почтенный раввин спросил его, почему он не войдет в Храм совершить поклонение, Иисус вскинул голову и ответил:
– Годами кружил я вокруг Храма, а теперь Храм кружится вокруг меня.
– Великое слово изрек ты, Иисусе, – ответил раввин, втягивая старческую голову в плечи. – Не страшно тебе?
– Когда уста мои произносят «я», говорит не это тело, которое есть прах, – сказал Иисус. – Говорит не Сын Марии, который тоже есть прах, обладающий всего лишь малой искрой огня. Когда уста мои произносят «я», почтенный раввин, это значит «Бог».
– Это богохульство еще страшнее! – воскликнул раввин, закрывая лицо руками.
– Не забывай, что я – Святой Богохульник, – ответил Иисус и засмеялся.
Однажды, когда он увидел, как ученики разглядывают горделивое строение, разинув от восхищения рты, гнев охватил его.
– Восхищаетесь Храмом? – едко спросил он. – Сколько лет ушло на его сооружение? Двадцать лет, а трудилось при этом десять тысяч человек. Я же ниспровергну его в три дня: посмотрите на него хорошенько в последний раз и проститесь с ним, ибо камня на камне здесь не останется!
Ученики отпрянули в страхе: может быть, и вправду Учитель повредился рассудком? В последнее время он стал вдруг резким и странным. И упрямым. Он стал вести себя чудаковато и противоречиво. Лицо его то сияло солнцем, несущим всюду день при восходе своем, то покрывалось тенью, а глаза его были полны отчаяния.
– И тебе не жаль его, Учитель? – осмелился спросить Иоанн.
– Чего?
– Храма. Ведь ты хочешь ниспровергнуть его.
– Чтобы воздвигнуть новый. В три дня я воздвигну новый. Но прежде этот должен освободить мне место.
В руках у него был подаренный Филиппом пастуший посох, и он ударил им по каменным плитам. Лицо его дышало гневом. Он смотрел на фарисеев, которые брели, спотыкаясь, и ранили себе тела, наталкиваясь на стены, словно ослепленные чрезмерным сиянием Божьим.
– Лицемеры! – кричал им Иисус. – Если Бог возьмет нож и рассечет сердца ваши, змеи, скорпионы да нечистоты низринутся оттуда!
Фарисеи слушали его, приходили в ярость и тайком порешили забить землей бесстрашные уста.
Почтенный раввин прикрывал рот Иисусу ладонью, призывая его к молчанию.
– Ты что смерть на себя накликаешь?! – воскликнул он как-то, обращаясь к Иисусу, и глаза его наполнились слезами. – Разве ты не знаешь, что фарисеи-книжники то и дело ходят к Пилату, требуя тебе смерти?