Последнее испытание
Шрифт:
— Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!
— Чушь и ерунда — это больше по вашей части, — заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.
— Больше-меньше, какая, к чертям, разница... — пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. — Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть
— Ну, в таком случае, — с сарказмом заметил маленький человечек, — вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.
Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.
— Ладно, тащите сюда своего парня!
— Сегодня в полночь.
— Надеюсь, он застрахован?..
Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке — по моде времен династии Шиллы. А худой какой — словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
— Пчела молочко добывает, — проговорил человечек.
— Ну и что? — удивился Римо.
— Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
— Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
— Но пчелы не едят свои яйца.
— Это что, какая-то словесная игра?
— Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
— Вон оно что... О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? — спросил Римо.
— К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
— Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», — объяснил Римо.
— Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
— Хорошо. «Цветок ждет»...
— Это какой же такой цветок?
— Да просто строчка в стихотворении.
— Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
— Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», — торопливо вставил Римо.
— Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
— Почему бы тебе не попробовать вместо меня?
— Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».
— Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».
— Кого именно жалит?
Римо пожал плечами.
— Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.
— Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ — вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.
— О'кей. «Пчела жалит тебя».
— Почему меня?
— Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!
— Что значит «дебильной»?
— Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!
Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.
— Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов — значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!
Римо тут же пошел на попятный.
— Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?
— Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.
Лицо Римо вытянулось.
— Три тысячи строк?!
— Потому что я не на шутку рассержен, — обиженно произнес Юнг. — И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.
Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба...» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.
Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:
— Тебе пора сразиться с борцом!
Римо сел на постели, обливаясь потом.
Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.
— Господи Иисусе, Чиун... — пробормотал ученик. — Который теперь час?
— Скоро полночь.
— Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе...
— Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.
— Не хочу я ни с кем сражаться!
Чиун властно хлопнул в ладоши.
— А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.
Римо натянул простыню на голову.
— Только попробуй, заставь!
В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.
— Ой! Ты что делаешь? — воскликнул он, болезненно морщась.
— Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.