Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
Проснувшийся Барон получил обструкцию (без временного лишения крова, а если Барона выставляли из дома, то это называлось «подвергнуть остракизму»), позавтракал без особого аппетита и не сопротивлялся, когда его оставили присматривать за Ваней. Мы же рванули с места в земляничный овраг, располагавшийся справа от Кавены. На мостках в полном одиночестве прохлаждался бородатый Павлик Колокольчиков, весьма приятный светский человек, дирижировавший в свободное от отпуска время театральным оркестром.
Мы преисполнились радостных надежд по поводу отсутствия конкуренток, но каково
Лариса Андреевна ежегодно реанимировала свои голосовые связки свежей земляникой из расчета килограммов пять за сезон. После этой акулы делать в овраге было нечего, и мы, поприветствовав конкурентов, свернули к шоссе. В зарослях люпинов, этих могучих наркотических трав, облюбованных земляникой, сидели Суслик с папой Мишей, личным приятелем Баронессы. Пока Таракан не подрос, Миша частенько таскал его на руках к дремучей зависти своей дочери, вынужденной, в связи с возрастом, ходить на Кавену пешком.
Сегодня Суслика оторвали от постройки шалаша за Вельминым огородом и насильно увели в лес, поэтому она всячески отлынивала от сбора ягод и, вспоминая уж совсем раннее детство, норовила все время забраться папаше на спину. Мы слышали, как она при этом бурчала, не переставая:
— Не хочу больше ходить в ваш проклятый лес. Черника под ногами путается, об грибы спотыкаешься…
Миша время от времени стряхивал дочь со спины, уговаривая ее собирать ягодки — если не в баночку, так хоть в ротик, а Суслик отвечала ему плачущим голоском:
— Тогда купи мне синюю шляпу.
Шляпа была крайне необходима, потому что Суслик со своей взрослой подругой Татьяной любили исполнять на Кавене что-нибудь из репертуара Эллы Фицджеральд, и им хотелось выглядеть одинаково.
Около часа мы ползали по люпинам под воркование Баронессы. Баронесса была счастлива — Миша умел слушать ее лучше всех в мире, но больше всех был счастлив Суслик — пользуясь крайней занятостью папаши, дитя изображало бесславный въезд Д'Артаньяна в Париж и пришпоривало клячу сосновой веточкой.
Когда лабораторный напиток был разведен и заправлен земляничным соком, мы отбыли с сумками и в шляпках в Нижнюю Пакавене. В парадной комнате Ирены воображение поражали массивный камин, старинный сервант и волнообразные кружевные салфетки. Стол был накрыт свежей полотняной скатертью, пирамидка из мелкой столовой и закусочной тарелок стояла строго по центру места персоны цветочками назад, справа от пирамидки лезвием к тарелке лежал нож, слева — вилка зубцами вверх, а маленькие хрустальные стаканчики сверкали сразу за тарелками — рюмки программой не предусматривались. В центре стол был украшен цветами и витиевато сложенными бумажными салфетками.
Мы достали из сумки мясной рулет в толстой свиной шкурке, баночку сардин, кофе, сладкую воду «Буратино» и земляничный ликер, а Ирена принесла листики салата, пучки укропа и парадное блюдо — цеппелиняй, представляющее собой перченый мясной фарш в колобках из сырого картофеля, натертого на мелкой терке и слегка отжатого. Колобки довольно долго варятся и поливаются на блюде жареным луком с растопленным салом.
Домовых — Витаса и Генриха — предварительно накормили до отвала, после чего они захрапели по своим комнатам. Но, едва мы успели опрокинуть первый стаканчик настойки и быстро налить туда же газированной водички, как оба тут же появились на пороге, шумно втягивая воздух носами. Мы объяснили, что здесь стерильный девичник и заговорили о вязании. Мужики покрутили носами и ушли, но через пять минут снова ворвались в комнату, надеясь поймать нас с поличным.
Стаканчики с буроватой газированной водой, неприятно контрастировавшие с солидной закуской, казались нетронутыми. Разгоряченный Витас кинулся достать что-нибудь, более подходящее к столу, у своих деревенских корешей, хотя провал этого предприятия был предопределен заранее. Доцента философии, сидевшего на крыльце в ожидании Витаса, вдруг озарило, что водка на столе все же стоит, но она замаскирована под «Буратино». Уверенный в своей правоте, он принял личину светского льва, деликатно постучал в дверь и развалился в кресле с моим стаканчиком в руках, рассыпав предварительно сладчайшие комплименты всем дамам без исключения.
Мы с садистским удовольствием ловили момент (не думай о мгновеньях свысока!), когда его вкусовые рецепторы уловят приторный вкус пузырьков «Буратино» без предполагаемой посторонней примеси. И они его уловили, после чего фигурант предпринял последний отчаянный шаг. Притворившись теперь пьяным пролетарием, он стал искать выход из комнаты в камине, но, как и ожидалось, не нашел его. Тогда, неприятно выругавшись, он отпрянул прямо к дивану, где лежала моя походная сумка с бутылкой настойки.
Мое сердце сжалось от горечи поражения, но сумка, к нашему совместному с Генрихом и Иреной удивлению, оказалась пустой. Пристыженный доцент удалился, а мы искренне восхитились Баронессой, хорошо знавшей предмет и успевшей сунуть бутылку под свою гигантскую соломенную шляпку.
Вечеринка заканчивалась, во дворе горевали неудачники, и мы, насладившись этим зрелищем, картинно удалились пьяной походкой с громкими песнями — каждая со своей, репетировать было некогда.
Нужно было не выходить из образа до шоссе, разъединявшего Нижнюю и Верхнюю Пакавене, но у шоссе наша веселая компания буквально натолкнулась на совсем одинокого мужчину. Мои девушки, осмелев от победы, тут же взревели: «Какой хорошенький! Чей же будете?» — и получили затем упоительный ответ, открывающий массу возможностей: «Пока ничей!» В этом маленькой сценке я всячески тушевалась на заднем плане, поскольку тут же узнала своего соседа по общежитию.