Последнее лето
Шрифт:
Избавиться от Туманского… Возможно ли это? Неизвестно. Но попробовать стоит. А для этого необходимо кое-что узнать. Встретиться с одним человеком, с одним старинным знакомым…
Только не откладывать в долгий ящик. Сегодня уже не успеть, но завтра… Да, завтра непременно!
«В Петербурге за два дня Праздника Трезвости доставлено в больницы около четырехсот больных «белой горячкой» и ушибленных пьяных. В полицейских частях зарегистрировано около двух тысяч пьяных, доставленных в участки. Было одиннадцать случаев алкогольного отравления и смерти и два случая
«22 апреля петербургские рабочие предлагают отметить двухлетнюю годовщину со дня выхода первой рабочей газеты «Правда», созданной на средства, собранные по фабрикам и заводам. Рабочие намерены взять на себя почин по делу устройства «дня печати».
«Русские ведомости»
«Закрыто «Столичное общественное художественное собрание». Этот лоточный клуб, уличенный в жульничестве, пользовался колоссальным успехом, число его членов достигало пяти тысяч человек. Каждый вечер в залах клуба играло более пятисот человек. Одним из членов этого предприятия являлся Григорий Распутин».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
Марина теперь часами бродила по улицам. Просто так, без всякой цели. Раньше куда-то бежала, спешила – то на курсы, то на собрание, то на конспиративную квартиру, то в приют, то на благотворительный концерт, то в библиотеку, то в комитет помощи заключенным. Раньше у нее ни на что не хватало времени, а теперь его было столько, что сутки, чудилось, длились не двадцать четыре часа, а… Да какие сутки, при чем тут сутки? Они – день и ночь, а для нее наступила одна сплошная двадцатичетырехчасовая, сорокавосьмичасовая, семидесятидвухчасовая… бесконечная и беспросветная ночь.
Почему отец поступил так? Он был слаб сердцем, слаб душой: когда состарилась его любимая лошадь, он отправил ее на приусадебный участок энской богадельни, одним из попечителей которой состоял. Лошадь там паслась, ее кормили объедками. Она так разъелась, что стала похожа на пивную бочку. Умерла в холе и воле…
Отец жалел лошадь, но не пожалел дочь. Почему? За что возненавидел ее?
То, что Марина сама ненавидела его, казалось ей вполне естественным, но он… Какое он имел на это право, акула капитализма?!
Она никогда раньше не думала так много о деньгах. Ей казалось, она ненавидит деньги – ненавидит с тех самых пор, как ей на именины подарили как-то сафьяновую монетницу в виде фигурки мопса. Фигурка раскладывалась на две половинки, на одной стороне были гнезда с пружинками для монет. В гнездах лежали золотые монеты: достоинством в пять рублей, полуимпериал (семь рублей пятьдесят копеек), червонец (десять рублей) и империал (пятнадцать рублей). Марина получила монетницу – и зарыдала, потому что она была в виде мопса, а она ненавидела свое прозвище – «толстый мопс», Мопся. С тех пор блеск монет стал для нее знаком оскорбительного прозвища, которое смешило всех, только не ее.
Да, она ненавидела деньги и старалась о них не думать. Это было очень легко, когда Марина была «дочкой миллионщика». А теперь она со страхом ждала, что же с ней будет, когда кончатся оставшиеся деньги.
Пойти работать, как мечтала когда-то? Нет, она не хотела работать, не хотела!
Она ушла с курсов, забросила все дела. Дома что-то ела, ложилась и бесцельно глядела в потолок. Потом вдруг вскакивала, надевала на себя что попало и уходила. Ей чудилось, что прислуга следит за ней. Впрочем, так всегда было – за ней присматривали по приказу отца… нет, Аверьянова (она не могла больше называть его отцом!), но теперь во взглядах слуг читалось откровенное злорадство. Она знала, что в банке (который теперь принадлежит не ей!) оставлена определенная сумма на содержание дома. Из этой суммы идут деньги двум горничным,
Да ладно, шут с ними, со слугами. Марина всегда была уверена: слуги господские – народные предатели:
Люди холопского звания — Сущие псы иногда: Чем тяжелей наказание, Тем им милей господа!Некрасов очень хорошо знал, о чем писал, потому что сам был владельцем крепостных душ и сыном крепостника. Он не смотрел на народ сквозь розовые очки. Слуги – как рыбы, ищут где глубже, а также как куры – знай к себе гребут. Говорят, каждый солдат мечтает стать генералом. Насчет солдат Марина ничего не могла бы сказать, но то, что каждый слуга мечтает стать господином, – она точно знала.
Но другие! Товарищи по борьбе! Рабочие, врачи, институтки, гимназисты, курсистки, да мало ли кто, с кем она раньше встречалась то на митингах, то на собраниях, то в комитетах! Они-то почему ее сторонятся? Почему никто не обнял ее, не сказал радостно:
– Марина, теперь ты совсем наша! Ты перестала быть чудачкой-богачкой, которая играет в революцию, и борешься за нее наравне с нами!
Что произошло? Чем она стала хуже, перестав быть дочерью банкира, «чудачкой-богачкой»? Упав, так сказать, из высших – в низшие? Ну, понятно, почему ее запрезирали дочь городского головы Катя Сироткина, дочь губернатора Мила Борзенко, а также Паша Блинова и прочие дочки «тузов» и «акул». Они и раньше смеялись над Мариной Аверьяновой, которая, как они любили говорить, «заигрывала с плебеями». Теперь она, в их понимании, получила по заслугам – только и всего. Да, с ними все понятно. Но другие, но свои, но товарищи… Те, с кем она работала, мечтала…
А что, если она ошибалась с самого начала? Если все они только и мечтают, чтобы сбылась строка из песни: «Кто был никем, тот станет всем»? Если они видят в революции лишь средство возвыситься? Уничтожить прежних господ и самим стать господами? В точности как слуги… люди холопского звания…
Марине становилось жутко при одной мысли об этом. Потому что, значит, и Андрей такой же? И Андрей?!
Он исчез из ее жизни, как и не был никогда. Не появлялся, не звонил, не писал. Марина знай набирала заветный номер «Сормово, 11—17», однако там никогда никто не отвечал. Добраться до Туманского в управлении завода, в больнице было невозможно. Услышав, кто его спрашивает, отвечали:
– Извините, сударыня, он занят, к аппарату подойти не может. Когда освободится, сего не ведаем.
Наконец Марина поняла: Андрей вовсе не занят денно и нощно, он скрывается от нее. Но почему?! Из-за того, что сделал этот мерзкий человек, этот подлец, который называл себя ее отцом? Марина от души желала ему страшных мучений перед смертью. Говорят, раковые больные умирают в мучениях. Представляя, как корчится Аверьянов в каком-нибудь замшелом скиту, глядя на мрачно мерцающую медную безглазую икону, которая в семье старообрядцев-Аверьяновых переходила из рода в род, Марина на некоторое время чувствовала себя получше. Но стоило только вспомнить об Андрее – и ей опять становилось невмоготу. Словно у нее у самой был рак, который вот-вот сведет ее в гроб, но сначала измучит болью, изгрызет душу, сердце, плоть.