Последнее лето
Шрифт:
Покупатель оказался большим мазуриком! Принес фальшивые деньги! Наказал! Наказал кассу, сволочь!
Приказчик выскочил из лавки, запер дверь и оглянулся. Вон он, тот мошенник в потертом, продавленном котелке, с бумажным свертком под мышкой!
Приказчик пошел, потом побежал по другой стороне улицы, стараясь не упустить из виду фальшивомонетчика и в то же время высматривая городового.
Стоит на углу! Какое счастье!
– Господин городовой! – подбежал он, растерянно шаря взглядом по желто-красным нашивкам на черных «карточках»-погонах, не в силах сообразить, в каком тот звании. И на всякий случай
– Шулягин! – воскликнул начальник сыскного отделения Смольников, увидев идущего по коридору растерянного арестанта – все еще с бумагой в руках. – Экое счастье видеть тебя вновь! Но ты, братец, меня подвел. Я с Охтиным спорил, что ты уже через месяц к нам снова воротишься, а ты, почитай, два на свободе гулял. Одно утешение, что и Охтин проспорил: он-то думал, ты аж полгода вольной птицей останешься. Нынче вечером поеду к нему в больницу и скажу, что оба мы с ним остались из-за тебя при своих.
– Шулягин! – воскликнул Петька Ремиз, оборачиваясь на скрежет открываемой двери и глядя на входящего в камеру человека. – Да неужели это ты, друг дорогой? Глазам не верю! А чего жмешься, чего манежишься? Входи, я тебя заждался. Я так и знал, что ты рано или поздно на нары мне под бочок воротишься. Все хочу тебя кое о чем спросить, гада ползучего… А заодно познакомься. Новый наш сиделец – Поликарп Матрехин его звать. Он раньше циркачом был. И звался Поль Морт! – А, Шулягин… – проскрипел одноглазый старик. – Старый знакомец… Слышно, твоими молитвами я тут отъедаюсь? Ну-ка, дай посмотреть на тебя как следует, благодетель ты мой…
«В Петербургской городской бюджетной комиссии при случае обмена мнениями об изыскании новых источников дохода был возбужден вопрос об обложении в пользу города кошек по аналогии с таким же обложением собак».
«Министерство юстиции внесло в совет министров предложение о запрещении помощникам присяжных поверенных участвовать в процессах о шпионстве и государственной измене. Мотив – молодость и вследствие этого легкомыслие помощников присяжных поверенных, не всегда умеющих соблюдать государственную тайну».
«Министр народного просвещения Л.А. Кассо подписал проект правил о введении всеобщего обязательного обучения».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
Прежняя жизнь кончилась враз, в одночасье. Был счастливый и беззаботный человек Шурка Русанов – и не стало его. На свою рожу глядеть в зеркале тошно – вечно пуганный до синевы, трясущийся. Да что ж это он такой, в точности премудрый пескарь у нелюбимого, злоехидного насмешника Салтыкова-Щедрина: «Жил – дрожал и умирал – дрожал»? А он-то видел себя в воображении легким, бесстрашным д’Артаньяном! Какого черта… Никогда
Вдруг вспомнилось: еще в первом классе учитель его бранил: «Вы, Русанов, однорукий, что ли? Никакое дело до конца довести не можете. Упражнение недоделываете, стихотворение недоучиваете, даже ластиком стирать начнете – до конца недотираете. Однорукий, право слово!»
И судьба у него какая-то такая… однорукая, что ли. Не может хорошего дела до конца довести. Начало-то какое замечательное – товарища Виктора шлепнули. Но его боевики небось на свободе! Марина арестована… С одной стороны, хорошо, с другой – она ведь может струсить, начнет выдавать всех подряд, кто ходил на явки, кого она сама туда водила. В том числе и Шурку Русанова. Вдруг донесет, что Шурка сам напрашивался? А он разве напрашивался? Он просто так ляпнул, мол, хочет туда пойти, ляпнул, только бы Мопсю отвлечь, голову ей заморочить на тот случай, если она его с Кларой видела.
Ох, Клара… из-за нее… А на самом деле не так уж он был в нее влюблен, оказывается. Все раз – и прошло, и теперь безразлично, видится с ней отец или нет. Шурке она и даром не нужна.
Глупости все это. В жизни есть вещи поважнее какой-то там дурацкой любви. Скорей бы стать взрослым! Скорей бы получить деньги, которые оставил дядя Игнат Аверьянов, и уехать в дальние страны, где нет эсеров, нет глупого царя и глупых министров, где нет глупой Думы, нет угрюмого отца и приставучей тети Оли, нет плаксивой Сашеньки, надоевшей гимназии, вообще ничего нет, кроме моря, гор, неба, свободы! Бросить все и умчаться далеко-далеко!
– Предлагаю закончить этот разговор! – послышался раздраженный голос, и Шурка аж подскочил.
Отец вышел из кабинета аршинными шагами:
– Даня! Проводите господина Аксакова!
Эх…
Шурка конфузливо отвернулся к спинке дивана.
Ему всегда было тяжело видеть людей в неловком положении, а уж Митьку-то Аксакова, которого он всю жизнь знал и который был совсем даже неплохим человеком… Что это его вдруг разобрало, надумал к Сашке посвататься? Ну ладно, давно был влюблен, ну так и что? Мало ли кто в кого влюблен был в детстве. А теперь Митька вроде бы считался женихом Вари Савельевой. Полная неразбериха!
Отец взбесился. Оно и понятно: Савельев – его старинный друг. Тетя Оля, конечно, немедленно начала рыдать. Сашка вроде бы тоже не в восторге от сватовства: сидит бледная, несчастная, смотрит на Дмитрия с какой-то опаской. Неужели решила, что он ее силком под венец потащит? Да отец не позволит, ясно же.
Выбежал, машет руками:
– Уходите! Вон отсюда! Даня! Проводите!
Затренькал дверной колокольчик.
– Очень мило, – всхлипнула тетя Оля. – Наверное, нижние соседи пришли ругаться, что так шумим.
Вот-вот, устало подумал Шурка, и от этого я тоже хочу сбежать, от вечного заискивания перед нижними соседями: чтобы не нашуметь, не крикнуть лишний раз, не поиграть громко на рояле, не промчаться в галопе, не пропрыгать в полечке, боже упаси!
Дверь открылась, кто-то засмеялся свежим, живым, незнакомым смехом… Не похоже на соседку, вдову статского советника, надоедливую брюзгу.
Вбежала Даня – глаза по пятаку:
– К вам госпожа Шатилова.
Даня еще не привыкла, что появилась новая родственница. Шурка тоже не привык.