Последнее отступление
Шрифт:
Вернувшись в зимовье, Баргут подбросил в печку дров, стал чистить картошку. Савостьян много раз звал его питаться за общий стол, но Васька отказывался — в зимовье ему было вольготнее.
За дощатой перегородкой зимовья сопели и постукивали копытами телята. Потрескивали в печке дрова. Баргут вымыл очищенную картошку и поставил на печь.
Под окном тяжело протопали, и в зимовье вошел Савостьян.
— Кормил скотину, Васюха?
— Кормил. Не хочут кони жрать гниль.
Савостьян сел на лавку у стола, задумался.
Васька
— Скусно?
— Угу, — промычал Васька. — Садись, ешь.
— Чай есть у тебя?
— Есть.
— Наливай. — Савостьян сбросил с себя зипун и потянулся к чугунку с картошкой. — Ты бы ее в золе испек — объеденье! Корочка похрустывает… Я, бывало, в ночное ездил, всегда с собой сумку бульбы возил. Родитель мой человек не шибко богатый был. Это я поднялся. Этими вот руками все сделал и добыл. — Савостьян положил руку на стол ладонью вверх. Она была бугристой от желтоватых мозолей. — А теперь этот кривоглазый сатана, Климка, ходит по деревне и обзывает меня грабителем, шкуродером. Ух и ненавижу подлую морду… А все от учителя идет, Васюха. Припугнуть бы, чтобы из своей избенки не вылазил, а кто решится? Трусоватым стал народишко.
Поев, Савостьян поднялся, накинул зипун на плечи:
— А за сеном ты к Еши Дылыкову сбегай. Может, даст в долг воз-другой.
— Когда ехать?
— Сегодня поезжай. Сначала вершно сбегай, договорись.
Сразу после завтрака Васька оседлал рыжего жеребчика и поскакал в улус.
За деревней, где глубокие колеи протянулись через луг, Баргут натянул поводья и перешел на шаг. Впереди двигалась телега с высокими стойками. На ней сидела девушка и что-то пела. Слов Баргут не разобрал, но по голосу узнал Дору Безбородову, тронул лошадь и быстро нагнал телегу.
Дора оглянулась, перестала петь. На ее лице, разрумяненном ветром, вспыхнула радостная улыбка.
— Далеко ли, Баргутик?
— До улуса, — Васька поехал рядом с телегой. Дора смотрела на него и чему-то улыбалась. От ее улыбки Баргуту становилось неловко: молчит и посмеивается. Уж спросила бы о чем-нибудь…
— А ты куда едешь, Дора? — нашелся наконец Баргут. Сказал это с трудом, словно перевернул камень, вросший в землю.
— Я-то? За соломой еду на поля. А люди, значит, брехали… — Дора снова умолкла и улыбнулась.
Васька спросил:
— Чего брехали?
— Девки говорили, будто ты можешь за целый день слова не сказать. Я даже загадала насчет кое-чего, заговорит, думаю, али нет.
— О чем загадала?
— Ну, уж не тебе про это знать, — Дора лукаво повела бровью. Баргут повернулся в седле, подобрал поводья. Дора увидела это, и улыбка на ее лице погасла.
— И впрямь ты нелюдимка, Баргут. Не брехали, выходит, девки.
— Я же тороплюсь, — пробурчал Баргут и снова повесил поводья на луку седла.
Степь пестрела проталинами, а на косогорах, где солнышко жарче, снега уже не осталось совсем.
— Ты одна-то наложишь соломы? — спросил Баргут.
— Да уж как-нибудь, не впервые, слава богу, не привыкать…
— Я тебе помогу, ладно?
— Ну-у? — насмешливо протянула Дора. — Ты же торопишься.
— Успею.
Баргут покачивался в седле, перебирал пальцами гриву жеребчика, посматривал на Дору. Впервые приметил, что брови у нее черные и, наверное, мягкие, как беличий мех.
У расчатого зарода он спешился, привязал своего жеребчика к оглобле и принялся за работу. Дело для него было привычное. Огромные навильники один за другим ложились на воз. Дора едва успевала укладывать.
Баргут поднял последний навильник, подал Доре бастрик с наброшенной на конец веревкой. Стал затягивать. Веревка тихо поскрипывала и вдруг, сухо треснув, лопнула. Дора свалилась с воза прямо на Баргута. Он подхватил ее, придержал. На своем лице ощутил ее дыхание, а под руками частые, испуганные удары сердца. Чувство сладкого оцепенения и неловкости захлестнуло Баргута.
Нехотя, через силу разжал Баргут руки, выпустил Дору. Она отряхнула с себя солому, поправила платок, скрывая неловкость, засмеялась.
— Ну и медведь же ты!
Стараясь не встречаться с девушкой взглядом, Баргут связал веревку, затянул воз, торопливо вскочил на коня, поскакал. Немного погодя оглянулся. Дора стояла у зарода, смотрела ему вслед.
Время приближалось уже к полудню, когда он подъехал к разбросанным без всякого порядка юртам. Издали заметил у дома Еши Дылыкова большое оживление. В загоне мычали коровы, блеяли овцы, у крыльца дома толпились люди. Они кричали, размахивали руками.
Привязав коня к столбу, Баргут подошел к толпе. Какой-то мальчишка в стоптанных собачьих унтах визгливо выкрикнул, будто увидел диковинку:
— Русский! Ород!
Люди повернулись к Баргуту и расступились, давая ему дорогу к дверям дома Еши. Смотрели на него враждебно. Под их взглядами Васька поежился, но громко сказал:
— Сайн байна! Здравствуйте!
Ему никто не ответил. Васька, не оглядываясь, пошел вперед, но перед ним встал высокий парень в волчьей шапке, надвинутой на самые брови.
— Воришка! Коней воровал, сволочь!
Толпа загудела, сомкнулась вокруг Васьки и парня в волчьей шапке. Васька посмотрел на парня. Всплески дикой злобы в его черных глазах резанули по сердцу. Васька повел плечами… Он слышал за своей спиной выкрики угроз, но не оборачивался. Впился взглядом в глаза парня и держался. Казалось, стоит опустить голову — и его раздавят, изорвут на клочья.
— Воровал, сволочь! — Парень ударил Ваську ногой.
Этот удар точно стряхнул с Васьки сковывавший его страх. Ноздри раздулись, в глазах промелькнул бешеный блеск.