Последнее отступление
Шрифт:
— Будешь сдавать хлеб, скажи, чтобы еще подводы три-четыре прислали, и сам сюда возвращайся.
Захар тронул лошадь. Скорей отсюда… Нечистое это дело. Что там ни говори, а Савостьян не расейский помещик, и так, за здорово живешь, отбирать у него хлеб — дело нечистое, ох нечистое! Помещик не работает, руки у него пухлые, мягкие, у такого отобрать не грех. А Савостьян свой. Он работает от зари до зари наравне с прочими. Он не виноват, что в городе хлеба нету. Не виноват, что бедноты в деревне за войну наплодилось,
Сосна, дряхлеющая, обезображенная опухолью наростов и черным провалом дупла, высоко над землей раскинула широкие ветви. Земля вокруг ствола была мертвой, покрытой толстым пластом истлевающей хвои. Вверх по стволу легко и бесшумно скользнула рысь. Здесь она затаилась, припав к разлапистой ветке. Кошачье тело вытянулось, замерло, серо-желтый мех в бурых пятнах слился с корой дерева.
В лесу было тихо. Рысь терпеливо ждала. Она могла ждать долго. Выйдет на тропу коза, рысь молнией метнется на спину, разгрызет затылок, напьется свежей крови, отведает парных внутренностей и будет отдыхать, нежиться на солнце.
Чуткое ухо рыси уловило слабый треск, говор. Люди! Желтоглазая рысь плотнее прижалась к ветке сосны.
Говор, шаги людей приближались. Но рысь повернула бородатую морду в другую сторону. В густом ельнике раздался слабый писк. Рысь хорошо знала, что это за писк. Так пищат маленькие козлята. У них сочное мясо… Писк все ближе, ближе. И вот два маленьких, робких козленка выскочили на светлую прогалину. Рысь приподнялась, выпустила когти, оскалила зубы… И в это время в пугающей близости крик:
— Нина, смотри-ка, козулятки. Бравенькие!
Два человека бегут к козлятам. Глаза рыси горят бешенством. Но инстинкт приказывает ей оставаться на месте. И она остается, терпеливо ждет, надежно укрытая ветвями дряхлеющего дерева.
Девушки бросились за козлятами, нырнули в ельник. И здесь Дора чуть не наступила на них. Они лежали между кочками, покрытыми высохшей прошлогодней травой, лежали, вытянув шеи, чем-то похожие на затаившихся утят.
Дора поманила пальцем Нину. Знаками показала, чтобы она хватала того, что справа… Девушки разом упали на колени, прижали руками козлят.
— До чего хорошенький! — Нина подняла козленка, прижалась лицом к теплому, пушистому боку. Козлята, совсем еще маленькие, были красновато-бурыми, с пестрыми продольными полосами. Легкие, с испуганными черными глазами, они слабо бились в руках девушек и жалобно пищали.
— Что мы будем с ними делать?
— Домой отнесем. Они хорошо приживаются. Подрастут, будут такие ласковые да привязливые… Все равно что дети.
Девушки вышли из ельника.
— В какой стороне деревня? — спросила Дора.
Нина остановилась. Кругом дыбились горы, густо заросшие сосняком. В низинах кудрявились кустарники, среди них торчали черные конусы елей.
— Не знаю. Убей меня, не знаю.
— А деревня-то под боком. Перевалим через этот хребет — и дома. Версты четыре напрямик. Сейчас тропка будет…
Девушки возвращались с мельницы. Зерно смололи ночью, рано отправили подводу с братишкой Доры, а сами пошли напрямую через горы. Нина настояла на этом. Она и на мельницу поехала для того, чтобы посмотреть лес.
Солнце только что поднялось из-за лохматых гор.
Косые лучи просачивались сквозь ветви деревьев, пятнами ложились на отсыревшую за ночь землю, покрытую редкой травой и рыжими иглами хвои. В стороне от тропы, скрытый кустами, журчал ручей.
Малохоженая тропа поднималась к вершине глубокого распадка. Нина прижимала к груди притихшего козленка, шептала:
— Какой ты миленький! Я тебя молочком кормить буду, молочком!
Впереди осыпались, защелкали камни. Нина остановилась.
— Ой, что это? — тихо спросила у Доры.
Дора тоже остановилась, прислушалась. По лесу кто-то шел. Под ногами похрустывали камешки.
— Не медведь?
Дора прошла немного вперед.
— Вон он, медведь. Смотри.
С крутого каменистого косогора спускался приказчик Федота Андроныча.
— Сейчас мы его напугаем, — шепнула Дора и крикнула: — Гэк!
Крик, умноженный эхом, прокатился по распадку. Приказчик вздрогнул, опустил руку в карман, прижался спиной к толстой сосне.
Девушки засмеялись. Нина громко, так, чтобы он услышал, сказала Доре:
— Очень храбрый молодой человек.
Приказчик с шумом скатился с косогора, тяжело дыша, остановился на тропе. Правую руку он все так же держал в кармане. Круглые желтые глаза его смотрели на девушек изучающе. Ловкий, гибкий, он чем-то напоминал кошку, готовую сделать прыжок.
Увидев козлят, приказчик позавидовал:
— Вот удача так удача. А я, как видите, с пустыми руками.
— Вы охотились?
— Да, охотился.
— Это без ружья-то? Охотничек… — прыснула Дора.
— Ничего смешного. Я петли ставлю, западни. С ружьем пока не время… Разрешите, я понесу козленка, — попросил он у Нины. — Вы, если не ошибаюсь, дочь здешнего учителя? Ссыльного… Я его очень уважаю. Здесь, в селе, это единственный человек, достойный уважения, даже восхищения.
— Что вы! А я, а Дора? Разве мы не достойны восхищения? — со смехом спросила Нина.
— Разумеется. Вы прелестные девушки, — он прищурился, внимательно посмотрел на Нину. Ей стало неловко под взглядом его желтых глаз.