Последнее письмо
Шрифт:
После моих писем и звонков ты обещал обязательно ответить. С момента
последнего из них прошло около двух месяцев...Электронная почта идт несколько
секунд.
Так что это письмо я пишу уже как бы себе самому.
Пока мы с тобой учились, вс шло по-прежнему. Или почти по-прежнему. Просто я
тогда не придавал особого значения твоим лидерским качествам. Да, я тоже в спорте
любил побеждать. Но, в отличие от меня, ты был готов лечь костьми, но быть первым!
нет. Я свои кости любил, и соглашался быть вторым. Или третьим – как получится. К
тому же я всегда знал, что где-то я вс равно буду сильнее. Проиграю в точных науках, выиграю - в гуманитарных. Ты поступил в самый престижный институт - МФТИ, но и моя
Академия - из таких же!
Дальше начались различия. Ты рвался в науку, может быть, даже не ради этой
самой науки, а чтобы доказать всем (и прежде всего - самому себе) , что ты и здесь будешь
первым.
Я доказывать не рвался, во-первых, потому что мне к тому времени уже объяснили
доходчиво, кто попадт в адъюнктуру, кто – в ординатуру, а кто – в полк, в отдалнные
районы нашей тогда ещ безбрежной страны. В этом случае МФТИ и Академия
отличались, как день и ночь. Для моего ВУЗа моя неарийская фамилия была несколько
политически некорректной. Впрочем, в науку мне не очень-то и хотелось. Т.е. я, конечно, был не против стать профессором или, на худой конец, доцентом. Но ложиться костьми
ради весьма призрачной возможности... И это - посреди Ленинграда, с морем соблазнов!!!
Ну уж, увольте!
И уволили. Т.е. послали меня служить в маленькую часть в Средней Азии. А ты
остался в НИИ, в Подмосковье. И это было справедливо, не спорю, но это навсегда
развело нас по разным весовым категориям. Хотя тогда я ещ каждый год в отпуск
приезжал к тебе в Москву и, казалось, вс было по-прежнему. Мы спорили о Кортасаре и
Маркесе, слушали “Лед Зеппелин” и “Дип прпл”, Высоцкого и Галича. Вот только...Для
меня это был глоток свежего воздуха после глухих азиатских пьянок на краю любимой
Родины, с хорошими мужиками, (дерьмо там редко задерживалось – жарко!), но не
читавшими почти ничего, кроме Устава и прочих воинских документов. А для тебя -
будни. И ты слегка устало втолковывал мне принятые среди московской интеллигенции
на тот момент истины. Потому что ты и был той самой московской интеллигенцией, аспирант физтеха!. А я, как однажды выразился наш общий друг Мишка: “Уже пропах
лошадьми и солдатским потом”. Хотя сам я этого “запаха” ещ не замечал...
Ещ
ними жили одной жизнью, прыгали с парашютом на выжженную злым азиатским солнцем
голую степь, о которую при приземлении прикладывало так, что, казалось, если бы не
шлем, мозги вылетали бы сквозь черепную коробку. Мы бегали марш-броски, гоняли по
полигонам, стреляли, а потом – пили, пели, спорили и опять пили.
Они, эти мужики, были просты и наджны, как автомат Калашникова. Они не знали
ни Кортасара, ни Кафку, ни Феллини, а слово “импрессионист” принимали за
политическое ругательство, что-то вроде “ренегат”. Но в любой драке они становились с
тобой спина к спине, и ты мог быть за эту свою спину спокоен. Они и созданы были для
драки, для боя, в этом был смысл их существования. И постепенно я научился ценить
надежность и мужество выше интеллекта и тонкой душевной организации. И слава богу, иначе мне бы Афгана не пережить.
Я не хочу сказать, что ты был ненаджен или слаб - боже упаси! Просто тебя
нового я уже не знал, но, видя, как изменился я сам , догадывался, что и ты уже не тот. А
полностью верить не тому я уже не мог.
А потом началась афганская война. Собственно говоря, в отличие от 1941 г., в
данном случае она началась только для нас, тех, кто на не попал. Страна этого сначала
просто не знала. Только в Ташкенте, Фергане да в Термезе, где дозаправлялись сотни
самолтов и вертолтов, да в среднеазиатских госпиталях, где вдруг появилось слишком
много раненых с огнестрельными ранениями.
Я не буду рассказывать тебе о войне: сегодня о ней знают все, кто хочет. Для
многих это уже история, например,для наших детей. Они здесь даже о Сталине знают
только, что” это русский главнокомандующий, который помог американцам выиграть
войну у Гитлера.” А внуки ещ слишком малы...Но один мой приезд напомню.
Это было в мае 81-го. Я приехал в отпуск, в Москву. Вы с Толиком встретили меня, повезли домой. Толик познакомил меня с женой, твою я уже знал раньше.
Вс было как обычно, как когда-то. Вот только я пришл с войны, и “как обычно”
– не мог. Я пил, как лошадь, я не понимал, о чм вы говорите, какие-то там квартиры, холодильники, обои, чьи-то интриги... У меня перед глазами стоял лейтенант Костя
Вишневкин, убитый рядом со мной, когда мы на марше в штабной машине играли в