Последнее слово
Шрифт:
Наконец вроде бы дошло, что на Дороховых обрушилось непоправимое горе. Вадим, оказывается, сам того не зная, притащил откуда-то с работы с собой настоящую бомбу, а Лилечка взяла ее в руки, повертела, покрутила, и та бомба у нее взорвалась. Вадька-то еще легко отделался, его только вроде ушибло здорово, так как он оказался в этот момент в другой комнате, но глаз здорово повредило, увезли его в больницу. А вот Лилечки не стало. С ней — просто страх божий! Голову оторвало, изуродовало всю — ужас! Будь он трижды проклят, тот гад проклятый, который придумал эту бомбу! Чтоб ему самому
Долго еще причитала мать, обливаясь слезами жалости и ненависти к «тому уроду».
Сперва Злобин растерялся. Потом стал злиться. И в конце концов не выдержал материнских криков и слез, подхватил свой пиджак и ушел из дома, сердито хлопнув дверью.
И вот тут он неожиданно понял, кого убил. И вдруг почувствовал, как к горлу тяжелой волной прихлынула, накатила странная, удушающая тошнота. Он забежал за угол, и его согнуло. Вывернуло так, будто он чем-то сильно отравился.
Он так и стоял, согнувшись и дергаясь в беспомощных, жестоких судорогах, пока слезы окончательно не залили его лицо и глаза перестали что-либо различать, а уши, в которых продолжали звучать истошные проклятия его матери, вообще слышать все, что происходило вокруг…
Внутри болело. Кашель разрывал грудь на части. Ноги не держали. И он стоял, даже, скорее, висел, распластавшись руками по голой стене и с невероятным трудом пытаясь сохранить равновесие.
Но так продолжалось недолго. Рвотные, уже пустые, позывы наконец закончились, сознание вроде немного прояснилось, и Злобин попытался оттолкнуться от стены, уйти с этого места, однако ноги его не хотели слушаться. Наконец ему это удалось.
Выйдя на тротуар вдоль проезжей части улицы, он бесцельно повернул в сторону от своего дома и, только отойдя шагов на двести, решил, что ему надо срочно что-нибудь выпить. Иначе его опять согнет.
В ближайшем магазине, в котором молоденькая продавщица посмотрела на него с непонятным изумлением, он купил бутылку коньяку — дорогого, за триста рублей, — и, вспомнив, что надо бы обязательно чем-нибудь закусить, потребовал еще и плитку шоколада. С этими покупками он вышел на улицу.
Где опростать бутылку, проблемы не было. В Мытищах в каждом дворе издавна были сколочены столы для любителей домино и стояли лавки. Вот на одной из них, как раз напротив светящегося яркими огнями заведения, на котором сверкали буквы «Игровой клуб», и уселся Андрей Злобин, отвинтив колпачок с бутылки и разломав плитку шоколада на несколько кусков.
Первые глотки прошли плохо — будто раскаленное железо скребло глотку. Но, втянувшись, он почувствовал подступающее облегчение. А когда бутылка была хорошо ополовинена, настроение вообще, похоже, стало исправляться. Появились даже щадящие мысли, типа того, что сделанного, к сожалению, уже не вернешь, но зато никому никогда и в голову не придет, что это дело его, Андрея, рук, и, значит, лично ему опасаться совершенно нечего. А раз нечего опасаться, так незачем и переживать. Жаль, конечно, что этот гнида Вадим снова почти не пострадал, но тут уж — судьба такая.
А вот Лильку… ее действительно очень жалко. Представив ее, живую, рядом с собой, Злобин даже едва не всплакнул — но не по ней, а по себе, потому что он, оказывается, всегда любил ее, желал, готов был ради нее… неважно теперь на что, да только она поступила с ним по-блядски… Эх, Лилька!..
Слезы жалости к себе все-таки пробились. Но, вытерев рукавом лицо, Андрей снова сказал себе, что сделанного не воротишь, а значит, надо о прошлом напрочь, навсегда забыть, будто никогда ничего не было.
Он в жизни не грешил пьянством, и потому почти полностью выпитая бутылка хоть и подействовала на него поначалу даже отрезвляюще, если исходить из того, в каком состоянии он находился, но в жар все же бросила. Да и сверкающие буквы так и манили к себе непонятным магнитом.
«А что, — неожиданно подумал он, — может, зайти? И это будет хороший повод помянуть ту, которой больше нет…»
В интимно полутемном игорном заведении народу было немного. Занимавшийся от случая к случаю ремонтом всевозможной техники, в числе которой нередко попадались и игровые автоматы, Злобин знал, как ими пользоваться. Деньги при себе были. С тех пор как он занялся новым прибыльным бизнесом, они у него в кармане вообще не переводились. Но он сам изначально не был мотом, пустым транжирой, потому и не испытывал недостатка в средствах.
Хорошо взбодренный выпитым, он был абсолютно уверен, что в такой день, как у него сегодня, его должна непременно хоть сейчас навестить большая удача. И ошибся. Автомат глотал жетон за жетоном.
Сперва Злобин раздражался, вслух высказывая свое недовольство, потом стал всерьез злиться, стучать кулаком по непослушной «железке». А когда охранник сделал ему замечание, нетрезвым голосом послал того так далеко, что и сам запутался. На свою беду, охранник воспринял это предложение как личное оскорбление и взял явно буйствующего гражданина за шиворот, чтобы наглядно показать тому дорогу к выходу из «Игрового клуба».
Такого отвратительного и несправедливого насилия над собой Андрей Злобин не выдержал. Выхватив из внутреннего кармана недопитую бутылку, он обрушил ее на голову своего обидчика. Тот растянулся на полу…
Он и не пытался бежать.
Следствие по делу гражданина Злобина Андрея Павловича о нанесении им побоев представителю охраны игорного заведения Самохину Владимиру Ильичу с причинением тому ранения средней тяжести длилось недолго. Преступление было квалифицировано по признакам статьи 213, части 2, пункт «б» — как злостное хулиганство.
Смягчающих обстоятельств в суде не нашли, и обвиняемый был приговорен к трем годам лишения свободы с пребыванием в колонии общего режима.
5
Снова проклятая телефонная трубка!
Пришедший в себя после операции, во время которой врачи безуспешно пытались спасти поврежденный при взрыве левый глаз Вадима Дорохова, пострадавший вынужден был, вопреки своему желанию, да и настроению, связанному с полнейшим душевным опустошением, разговаривать с прибывшим к нему, в клинику МОНИКИ, старшим следователем Мытищинской городской прокуратуры Михаилом Игнатьевичем Кашкиным.