Последнее слово
Шрифт:
Глубокий старик, с провалившимися глазами и ртом, согнувшись, не сидел, а скорее находился в кресле на колесиках, и пожилая женщина с недобро поджатыми узкими, бесцветными губами и тусклым взглядом — его дочь — стояла за спинкой этой каталки и в буквальном смысле буровила незваного гостя тяжелым взглядом. Но Грязнов не обращал на нее внимания, от недоброжелательства на этот раз его спасал генеральский мундир.
Мягким тоном он попросил уважаемого Василия Никифоровича вспомнить, если это возможно, некоего фигуранта по фамилии Заскокин. Это связано с известной операцией
Такая постановка вопроса оказала на дряхлого чекиста неожиданное действие. Он оживился, если ряд бессмысленных его движений можно было обозначить таким словом, попытался вглядеться в лицо гостя, но быстро устал и проскрипел:
— Как же, как же… Был такой сукин сын, ушел от… Но я его достал… потом… после войны… Хи-итрый был, бля, симулянт… Витьком звали… В Михайлове… Потом Воронеж… Не дали, а зря… Я б расколол…
Старик уронил голову и, кажется, собирался всхрапнуть.
— Ну хватит, — сердито заявила женщина, — вы же видите, что он не в себе! И чего, спрашивается, допрос учиняете?
— А где вы видели допрос? — суровым тоном, поднимаясь и одергивая мундир, спросил Грязнов. — Требовалось только обычное уточнение от свидетеля, и я его получил.
— Ну а получили, так и…
Женщина явно нарывалась на грубость, но Грязнов не был расположен ругаться. Да и что толку? Зачуханная, усталая баба, которой надоело бесконечно ходить за немощным стариком, от которого если и есть какая польза, так это его пенсия. Можно посочувствовать. А своей жизни у нее, судя по обстановке в квартире, лишенной обыкновенной человеческой радости, уюта, нет. Небось и детей — тоже. Одна тоска и ожидание, когда старик наконец освободит ее от этой тяжести.
— А вы никогда не слышали от отца, уважаемая, как вас?
— Татьяна Васильевна, — недружелюбно отозвалась женщина. Но хоть отозвалась.
— Об этом странном симулянте, которого Василию Никифоровичу, по его словам, так и не удалось расколоть? О Викторе Заскокине? Может, какой-нибудь разговор краем уха слышали?
— У нас в семье не принято было подслушивать, — строго заявила женщина.
— Само собой, — подтвердил Грязнов. — Есть закон, есть государственная тайна. Но есть же и семья, где люди делятся своими успехами и неудачами, разве не так? Да и потом, за давностью лет все это уже никакие не секреты. Но бывает, как старые мины, лежат, пока их не тронешь, а задел — могут так рвануть, что человека в куски разнесет. Вот и с Заскокиным — то же самое. Срочно искать его надо, прав был ваш батюшка, когда пытался его расколоть. Вам, надеюсь, это наше служебное словечко знакомо, Татьяна Васильевна?
— Можете не беспокоиться… А про симулянта я слыхала, конечно. Батя рассказывал, что Заскокин этот был задействован в секретной операции, но потом бежал, скрывался, кажется, даже у немцев был короткое время, а потом объявился. Вычислили его. Но врачи признали этого человека психически больным вследствие перенесенной тяжелой контузии. Батя пробовал с ним работать, но ничего не вышло, ловкий оказался симулянт, много он бате крови попортил.
— Как вы полагаете, Татьяна Васильевна, он может быть еще жив, этот Заскокин?
— Не знаю… Вообще-то он, батя говорил, совсем молодым тогда был, помоложе его. Если и жив, так ему должно быть все равно за восемьдесят… Ох, одно мучение с ними, вы и не представляете…
— Вижу, как вам нелегко. И сочувствую.
Покидая неприятную квартиру, Грязнов подумал, что это очень любопытный и показательный жизненный сюжет, если бы палач и его бывшая жертва дожили бы до таких весьма преклонных лет и неожиданно встретились. Но так в жизни, увы, не бывает. И, вероятно, надежд не может быть никаких…
Вячеслав Иванович ошибся.
Запрос, немедленно посланный им по своей службе в Воронеж, принес неожиданный ответ: Виктор Михайлович Заскокин, 1920 года рождения, инвалид первой группы, проживает по адресу…
В тот же день Грязнов передал всю информацию Турецкому, и на следующее утро Александр Борисович выехал на своем синем «пежо» в Воронеж. Это, как он объяснил, чтобы не быть связанным ни с общественным транспортом, ни с услугами местных «правоохранителей».
4
Разделавшись с грудой «личных дел», Владимир Поремский взял список лиц, начатый Турецким и законченный им самим, и занялся наконец практическим делом. Он терпеть не мог бумажной возни, хотя и понимал ее суровую необходимость.
А заинтересовал его в первую очередь не факт приема на работу нескольких лиц, за которыми никаких прежде особых грехов, связанных с нарушением закона, не имелось. Он обратил внимание на тот факт, что незадолго до громкой акции, как они теперь все в группе называли неудавшийся теракт, из электроцеха были уволены электромеханик и подсобник. Причем видимых оснований для такого шага у руководства этого производственного подразделения не просматривалось. Но, может быть, имелись в виду какие-то соображения морального порядка, которые не имеют прямого отношения к «личным делам». Вот их и решил проверить Поремский.
О вещах подобного рода надо беседовать в первую очередь не с начальством, которое всегда отыщет в своих бездонных ящиках письменных столов затерявшиеся было «приказы» о прошлых выговорах и прочих санкциях, а с простыми рабочими, товарищами уволенных. Уж эти-то будут максимально объективны в своих суждениях.
И первый же, с кем пришлось «пересечься» Владимиру Дмитриевичу, объяснил увольнения Шапкина и Старостина исключительно капризом замначальника, который в цехе и занимается кадрами по поручению начальника. «Ну не нравишься ты мне!» — вот такой главный аргумент.
Этот молодой и куда-то спешащий парень не был расположен к длительной беседе и поэтому отделался тем, что высказал свое мнение и посоветовал обратиться к Петровичу — одному из ветеранов. Тот — человек справедливый, зря на человека клепать не станет.
Вадим Петрович работал в углу помещения у маленького токарного станка. На приветствие посетителя ответил небрежным кивком, но даже не посмотрел. Не обращая внимания на такое «негостеприимство», Поремский сказал о цели своего прихода. Петрович продолжал молча работать, словно и не слышал вопроса. Потом вдруг резко выключил станок и обернулся к Владимиру.