Последнее танго в Бруклине
Шрифт:
– Да, ничего себе поклажа у вас. Почему ваш друг вас не сопровождает в этих поездках?
– А он раза два сопровождал, – вздохнула Эллен. – Только я же видела, что он это делает скрепя сердце. Считает, что все это глупости, затеи эти мои. Нечего, говорит, так вот, за здорово живешь, предоставлять бездомным, что им требуется, они от этого только ленивее становятся, а надо, чтобы они стремились работать. Я уж и не пытаюсь его разубедить.
– А вам-то зачем это нужно, им помогать?
– Понимаете, я одно время состояла в добровольном обществе, которое
– Это ваш друг, доктор, то есть?
– Ну да, а я ему стала помогать. Короче, ни на что больше не оставалось времени. И я из-за этого ужасно мучилась. Особенно из-за того, что бросила тех, кого регулярно опекала. Они у меня… ну, не как все. У них свои понятия о том, как с жизнью надо справляться, хотя вам, возможно, покажется, что очень уж странные понятия эти.
– Что значит – справляться? Они же бездомные, так?
– Вот потому для них самое главное и есть – справиться, выжить. – Она взглянула на него очень серьезно. – А бездомным ведь каждый может оказаться, разве нет?
– Не знаю… не могу сказать.
С минуту она молчала, потом тихо выговорила:
– А у меня отец так вот и умер, прямо на улице.
Бен полуобернулся к ней. Она смотрела прямо перед собой, поглощенная своими мыслями. Что-то ему подсказало: не надо ее расспрашивать, он ведь и сам ценит тех, кто способен проявить деликатность. И Бен предпочел переменить тему.
– Бруклин хорошо знаете?
– Да видите ли, я и на работу, и с работы поездом, так что тут много не насмотришься.
– Тогда давайте я вас покатаю по живописным местам. Буду вашим чичероне, ладно?
– Вы и по-итальянски понимаете?
– Когда в морской пехоте был, мы стояли в Салерно.
– Ну и замечательно, – опять эта ее загадочная улыбка.
Бен обрадовался, что она, кажется, снова в хорошем настроении.
– Все равно, лучше Бруклина ничего в целом мире нет. У нас тут что угодно найдется, только назовите: русская мафия? – есть, хасиды? – тоже есть…
– Ах да, жутко они выглядят: пальто до пят, черные шляпы…
– А самый из них жуткий – это рабби Шнеерсон, ему девяносто лет уже. Удар его хватил, он и говорить-то не может, но все равно хасиды считают, что он мессия. Вот и пойми.
– А помните, какой шум недавно поднялся, когда раввин на машине сбил какую-то черную девочку, маленькую совсем?
– Конечно, помню… Глядите, вот тут как раз их центр. Видите вывески? «Похоронное бюро Каплана». «Мемориальная часовня Ярмольника». В Бруклине как раз по вывескам надо ориентироваться, сразу все становится понятно.
– Тогда, получается, мы теперь в Мексику заехали, – Эллен указывала на вывеску, гласившую: «ЗАЙДИ К МОЙШЕ. Лучшая текилья в городе». – Ага, а вот Французский квартал, – со смехом продолжала она, – или, может, Гонгконг. – Теперь ей попалась такая вывеска: «Китайский ресторан Вон Суна. Кошерные блюда».
Бен расхохотался.
– А теперь, воздавая должное вашим сородичам, давайте по этой эстакаде поедем в Бенсанхерст и там по Стиллуэлл прямо к океану.
– Не хотела этого вам говорить, Бен, но мне нет надобности смотреть, как живут итальянцы, и так знаю.
– Нет, как они в Бруклине живут, не знаете.
– Ну хорошо. – Ей явно нравилась эта незапланированная экскурсия.
– А знаете, где мы сейчас? – Они проехали забегаловку, на которой было написано «Ван-Хулиган. Лучшие китайско-итальянские закуски в Бруклине». Да, изобретательный парень этот Ван.
– В Чайнатауне?
Бен со смехом повернул туда, где начинался квартал прилепившихся друг к другу домиков с лужайками размером в почтовую марку, на которой, однако, обязательно оказывалась какая-нибудь непропорционально большая гипсовая статуя. Чаще всего попадались лебеди, за ними шли львы и розовые фламинго, но изображений Девы оказалось столько, что про всю эту живопись пришлось просто забыть.
– У нас в Амстердаме Деву тоже часто перед домом ставят, но чтобы такое…
– Я же вам говорил, Бруклин место особенное. Или возьмите тот же Кони-Айленд, я там уж сколько лет не был, но ребенком таскался туда все время, и для меня это был волшебный мир, особенно Парк аттракционов.
– Так мы как раз туда сейчас и направимся!
– Правда? А русские горы все еще на месте?
– Конечно, только они совсем разваливаются.
– Ой, как интересно. Обязательно Милту про это расскажу.
– А кто это – Милт?
– Мой лучший друг. Мальчишкой он был не из самых храбрых, а уж аттракционов боялся, как огня. Но у нас считалось так: пока на русских горах не покатаешься, ты не мужчина. И Милт, наконец, тоже решился, а я с ним вместе в кабинку сел.
Эллен из-за коробки бросила на Бена любопытствующий взгляд. По его лицу расплылась счастливая улыбка, он словно вернулся в свое детство и всю давнюю историю с русскими горами переживал наново.
– Ну, вот мы с ним и прокатились. А когда слезли, я его и спрашиваю: что, понравилось? Только он даже мычать не мог, а на штанах, как раз где ширинка, большое такое мокрое пятно. Другие мальчишки совсем его заклевали. Едем домой в метро, на поезде, я хотел сказать, и он все время руками это место прикрывает.
– Бедненький, – Эллен и вправду почувствовала, какое это, должно быть, унижение вот так оконфузиться.
Ее участливый тон поверг Бена в восторг.
– Да что вы над ним причитаете, жив он, здоров, ничего такого больше не случалось.
Когда доехали до берега океана, стало совсем пустынно, и они без труда припарковались на углу набережной и Пятнадцатой, прямо у тротуара.
Бен поверить не мог, в какой непоправимый упадок пришло это знакомое ему место. Только океан все тот же, что встарь. На широкий песчаный пляж по-прежнему накатывали пенистые высокие волны, а у самой воды там и сям были заметны выбравшиеся с утра пробежаться трусцой или просто погулять с собакой. Пахло соленой водой, подгнившими водорослями, и все перекрывал нестерпимый аромат подгоревших сосисок.