Последнее время
Шрифт:
Надо было возвращаться. В таком состоянии ни в Юл, ни в лес входить нельзя, да и особые грибы найти невозможно. Ну и любые новые знания лучше сразу нести Матери-Гусыне. Способность лайвы на расстоянии вызывать у птах не только временные, но и месячные недомогания аж на неделю раньше положенного срока, могла и не относиться к новым и важным знаниям, но это пусть Мать и Круг решают. А Айви теперь от лайвы бегать будет, и пепел стылый на то, кто там на корме и что там внутри за чудеса. Айви со своими чудесами разобраться бы.
Она
Луй посмотрел на Айви с подозрением и рванул через луг. Подслушивает все-таки мысли, негодяй, надо в ответ научиться, решила Айви, бросила последний досадливый взгляд на Заповедный остров и пошла к ялу.
– Я хотела Серебряный гриб найти, – помолчав, призналась Айви.
Мать-Гусыня улыбнулась, как умела только она. Айви, вздохнув, продолжила:
– Арвуй-кугыза уходит, знаешь же? Ну вот.
– А тебе про Арвуй-кугызу кто сказал? – уточнила мать.
– Юкий.
– Воспитываешь их, воспитываешь, – проворчала Мать-Гусыня. – Не так же надо. Ну ладно, сказал и сказал. Не в яле хоть?
– Нет, в Смертной роще, они там Чепи…
Мать-Гусыня показала, что про это говорить не надо, и так знает, очевидно, и рассеянно уточнила:
– А в Смертную рощу ты просто так пришла, не по пути за грибом?
Айви, покраснев, решительно сказала:
– Неважно.
Мать-Гусыня, кивнув, погладила ее мягкой теплой ладонью, как маленькую, от затылка к носу. Айви аж поёжилась от нахлынувшего ползункового ощущения.
– Ой птахи-птахи, чего ж вам не летается. Позаная не удержишь, а вернешь, всем хуже будет, особенно тебе – ну и ему тоже. Себя не жалко, его пожалей.
– Я за грибом шла для Арвуй-кугызы, – очень медленно и четко выговорила Айви, глядя Матери- Гусыне между подбородком и бусами из привозных ракушек и косточек диковинных ягод. – И ему бы отнесла. А не могу. Потому что у меня кровь. А надо принести. Скажи другим, чтобы принесли.
– Дочка, Арвуй-кугыза сам уходит, – сказала Мать-Гусыня ласково. – Его время пришло. Нельзя уходящего за руки хватать.
– А мы как без Арвуй-кугызы? – спросила Айви.
– Не бывает мары без Арвуй-кугызы. Новый будет. Мы так живем. Мы мары. Мы не берем чужое и не платим за чужое. Ни мехами, ни хлебом, ни золотом…
– …Ни железом, ни детьми, – утомленно подхватила Айви заученное в молочном возрасте. – Мы не товар, мы мары. Мы не убиваем, не продаем, не подчиняемся и не отступаем. Мы ростки земли, дети богов, сёстры птиц и матери мира, мы решаем сами и отвечаем за себя, наш живот – Мать, наша рука – Арвуй-кугыза, он умирает ради нас и живет ради нас – всегда.
Мать-Гусыня кивнула.
– А этот… – Айви попыталась вспомнить имя Арвуй-кугызы, но не смогла. Вряд ли она его когда знала. Да и неуважение это – называть Арвуй-кугызу именем, от которого тот отказался, как отказался от остального человеческого, став просто самым старым мары и самым молодым богом. Айви махнула рукой и продолжила:
– Нам он что есть, что нет, да? Тебе его совсем не жалко?
– Ну что ты, дочка, – Мать-Гусыня снова погладила ее, как ребенка.
Айви не успела отшатнуться, а от следующих слов замерла. Следующими словами были:
– Он же тятя мой.
Так нельзя говорить. Не бывает у мары личного отца и матери, они ведь не штаны, чтобы одному принадлежать.
Айви нерешительно подняла глаза, рассматривая широкое лицо, смешной нос и до сих пор пронзительно-голубые глаза Матери-Гусыни, такие же, как у Арвуй-кугызы, всхлипнула и сказала:
– Ну вот. Как ты можешь?
– Его время настало. У каждого должно быть всё время – первое должно быть, лучшее должно быть, и последнее тоже. Такое красть нельзя.
Айви заплакала.
За огородившей поляну дикой малиной заскулил, шумя ветками, Луй. Мать-Гусыня махнула в его сторону платком, успокаивая, обняла Айви и некоторое время бормотала на ухо: «Он устал, тятя мой, знаешь, как устал, какой человек такое вынесет, столько лет за всех и вместо всех, и не пожалуешься, и не поплачешь, сама представь, нельзя его держать, да еще через силу, а боги ждут, Арвуй-кугыза если не придет, никто из ста пятидесяти уйти не сможет, а они же тоже устали, все-все, гусенок, земля с нами, нам над нею лететь, над нею и покоиться, под его крылом, на его кости, с его кровью, тщ-щ-щ, всё, успокоилась? Пошли к Окалче».
– Зачем еще? – шморгнув, спросила Айви.
Окалче была исправительницей женской части.
– Посмотрит, что у тебя за сдвиг такой. И Сылвику попутно прихватим. С Чепи она, думаю, уже закончила.
Сылвика была врачом и самым тонким знатоком волшбы, чуявшим ее через версты и недели.
Айви кивнула, поднимаясь, и тут сообразила:
– Так это Сылвика Чепи услышала? Ну, что та в Смертной и волошит?
Мать-Гусыня задумчиво смотрела на Айви, ожидая продолжения. Айви пояснила:
– Я думала, ее Кул выдал.
– Ну что ты. Он никогда никого не выдавал и не выдаст.
– Но тут-то надо было, так ведь? – неуверенно спросила Айви, дождалась кивка и заметила: – Ну вот. А ты говоришь, не чужой.
– Он наш, – отрезала Мать-Гусыня. – Что ж вы не вырастете никак, простых вещей не понимаете.
– Пошли к Окалче, – сказала Айви.
Спорить с Матерью-Гусыней она не собиралась, тем более о подкидыше из перебитого отряда дикарей-убийц. Не о чем тут спорить, разговаривать и задумываться.