Последние дни Атлантиды
Шрифт:
Синапериб видел, как Микар вдруг ушел в себя. Его глаза отрешенно глядели в пространство, словно именно оно скрывало ответы на вопросы архонта.
— Говорю тебе еще раз, мне ведома беда Хроноса и его дочери Лессиры, вижу я и причины сего, но помочь им не в силах.
— Не может быть!
— Ты прав, выражая недоверие моим словам. Случись такое в былые времена, я не стал бы ждать твоего визита ко мне и твоих пламенных речей, волшебные чары, завладевшие царем и его дочерью, могли быть развеяны мною в один миг. И совершил бы я сие отнюдь не из-за любви к самому царю Хроносу, а из-за тревоги за Атлантиду, оставшуюся без правителя, назначенного по велению Сынов Небес. Никто не должен перечить им и, тем более, препятствовать их великим решениям! Всякий, кто отважится на это, будет сурово наказан! — голос Микара при этих словах неожиданно возвысился, так что даже гулкое эхо отозвалось ему где-то под самым сводчатым куполом, но уже через миг голос Верховного жреца вновь сделался тихим и медлительным. — Но в сей миг мне не следует ничего свершать ни для спасения Хроноса, ни для других.
— Позволено ли мне будет узнать причину сего?
Взгляд Микара вновь скользнул по лицу архонта, но был он уже не пристальным и цепким, проникающим в самое естество собеседника, как в начале беседы, а усталым и отстраненным.
— Я не должен говорить с тобою об этом, но ясно вижу твою искреннюю боль и тревогу. И потому скажу: время уходит безвозвратно, скоро оно унесет на своих призрачных крыльях печали и беды каждого из вас, равно, как и ваши счастье и любовь. А посему я должен лишь лицезреть события, не вмешиваясь в их ход, ибо любые перемены излишни и пусты, они только внесут путаницу в дела земные, предначертанные не нами.
Синапериб с волнением вслушивался в слова Микара, он, все еще надеявшийся на то, что предсказание жреца, о котором он узнал от самого царя, не свершится, теперь ясно понимал, что грядет самое худшее.
— Скоро Атлантида погибнет?
— Ты знал об этом? — слегка удивился Микар. — Тебе, видимо, об этом поведал царь Хронос.
— Да, именно он в доверительной беседе мне рассказал об этом. Так, значит, время близко?
— Близко. Надо быть готовыми.
— Народ все узнает?
— Нет, по-прежнему считаю, что знать ему ничего не должно.
— Но, может быть, кому-то удастся спастись!
— Как так?
— Отправиться на морских судах к другим землям.
— Для всех их не хватит, и, кроме того, многие суда уже ушли в море.
— Ушли?! Но кто отправился на них?
— Самые достойные, вооруженные великими знаниями и ценностями Атлантиды. Они должны их передать людям, вместе с правдивым повествованием о нашей славной земле. Я предвижу твой вопрос, твои мысли о том, были ли на кораблях люди власти, воспользовавшиеся своим высоким положением для спасения. Отвечу: таковых там не было, и не потому, что среди них не осталось достойных, нет, но потому только, что им следует быть до конца со своим народом в наступающей великой беде. Равно, как и царю Хроносу, всем архонтам, жрецам островов, и мне. Тебя же, архонт Синапериб, я благодарю за добросердечие и сострадание к чужой беде, в твоих мыслях я не усмотрел ни единого корыстного намерения. Ступай с миром и помни: все, что посылается нам Небесами, каждый из нас должен принять с величайшим душевным смирением и благодарностью. Даже болезнь и смерть.
Глава 21
Выполнив свою миссию и передав в руки учеников великие знания Атлантиды, Микар чувствовал себя опустошенным. После праведных трудов, давшихся ему с большим усилием, его утомленная долгой земной жизнью душа жаждала успокоения. Но Верховный жрец чувствовал, что все самое страшное еще впереди. Нет, сам он не боялся умереть, в его лета даже тело противится тяжкому земному плену, он страшился за каждого из великого множества атлантов, которым суждено погибнуть вместе со своей землей. Он знал, насколько сладок для них земной плен, и потому опасался неистовства и буйства их чувств при прощании с жизнью. Верховный жрец хотел бы, чтобы люди если не с радостью, то хотя бы со смирением приняли посланное им Мудрыми Богами освобождение из губительных пут материи.
Наступал самый жаркий месяц, месяц сак. В это время пустели днем улицы города, прогретые солнцем до исхода из камней мостовых жаркого марева. Жизнь замирала в Аталле, ни голоса, ни звука, лишь нежнейший шелест фонтанов. Повседневные свои дела горожане откладывали до вечера, когда жар светила немного ослабевал.
Никогда в этот месяц Микар не покидал своего крова, ибо непереносимо им было душное марево, словно, кубок до краев, наполненное терпкими ароматами плодоносящих садов. Ему казалось, что не осталось чистого воздуха, пригодного для дыхания, цветы фруктовых деревьев, источающие этот непереносимо сладкий запах, словно вытесняли обычную его свежесть.
В этот год месяц сак особенно был мучителен для Микара, не спасали даже затворенные наглухо окна, противная терпкость, перемешанная с нестерпимым жаром дня, все текла и текла в его дом. Не приносил облегчения и наступавший вечер, даже и он был душен и тягостен, казалось, вот-вот наступит удушье, жаркое марево было повсюду, оно томило тело и не давало простора для дыхания.
С каждым днем жара все в больший плен захватывала город. Теперь его жители даже и в вечернее время старались не покидать свои дома, ибо не стало больше разницы между днем и вечером.
Микар, не принявший сначала во внимание столь необычного хода природных событий, с усилением жары стал понимать, что сие, видимо, происходит неспроста. Неужели, уже наступает время, подумалось ему.
Он вновь и вновь обращался своим мысленным взором к картинам, как он теперь понимал, ощущал всеми фибрами души, недалекого уже будущего. И всякий раз он неизменно видел непроницаемую пелену пепла и едкого дыма. Мгла же становилась все гуще: нигде ни огонька, ни блика солнечного света. И опять слышался шум дождя, непрекращающегося, неотступного. Он ясно видел, как мутные, грязные потоки с невиданной силой обрушивались на землю. Вода все пребывала, так что земля уже была не в силах ее впитать в себя, и она свободно текла по улицам и площадям, подступала к домам, храмам и дворцам. Повсюду стоял мрак, то и дело раздавались крики доведенных до отчаяния людей.
Микар, остававшийся спокойным и уравновешенным всегда, какие бы события не приходили на его землю, в эти дни вдруг стал ощущать легкое волнение. Велика и незыблема была мудрость Верховного жреца, чтобы ее могли поколебать суетные земные дела, и потому он удивлялся своим новым ощущениям, свойственным, по его разумению, лишь незрелой юности. Но как человек, ясно зрящий в будущее, он понимал, что сие неспроста, — уж коль его душа в волнении, значит, неотступно приближаются свершения.
Вскоре в один из дней, таких же неистово жарких, как и многие предшествовавшие ему, в дом Верховного жреца прибыл посланец жреца Феркана. По серому, землистому лицу его и глазам с застывших в них ужасом Микар понял, что тот принес грозную весть, и, вправду, видимо, сроки все на исходе. С вытаращенными от страха глазами, гонец, усиленно жестикулируя, громко повествовал Микару о том, что вулкан Асбурдж просыпается. На днях был замечен дым, поднимавшейся из его вершины, причем, дым день ото дня становился все чернее, а столб его все выше. Верховный жрец молча внимал сбивчивому его повествованию. Наконец, человек замолчал, испуганно взирая на Микара, по всей видимости, ожидая его указаний. Микар знал, что отстраниться от происходящего он не может, тем более, что царь Хронос по злой воле ближнего своего был навсегда потерян для Атлантиды, он уже не мог никем править, не мог он быть опорой народу своему в великом горе. А посему именно он, Верховный жрец должен был возложить на свом плечи сию тяжелую, непомерно тяжелую ношу. Но разве он мог спасти народ свой? Нет, спасти его он не мог, но помочь пройти страшную черту было в его силах.
Наконец, Микар нарушил тягостное молчание. Он велел гонцу, взирающего на него со страхом и подобострастием, вернуться к жрецу Феркану и передать ему послание Верховного жреца, которое скоро ему принесут. Тяжело ступая по яркому мрамору приемного зала, уходил Микар писать скорбные слова.
В своем послании Верховный жрец делился с Ферканом своими опасениями насчет ближайшего будущего их народа, он не приказывал, а просил жреца начать среди людей беседы, способные подготовить их к бедствию. «До сего времени, — писал он, — когда срок был еще нам неведом, речи сии были излишни, и даже опасны, но теперь, когда наступившие события ясно указывают на воплощение пророчеств, народ наш должно подготовить, дабы каждый мог с чистыми помыслами и душой, устремленной к небесам, пройти сквозь суровые испытания. Разрешаю, если будет в том нужда, отдать наиболее страждущим, порабощенным пленом плоти, напиток забвения, пусть хотя бы он облегчит их переход».