Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945, Тревор-Роупер Хью

Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

на обложку

Тревор-Роупер Хью

Шрифт:

Я думаю, всем ясно, что последние дни Гитлера – это сюжет тщательно продуманной театральной постановки. Гитлер выбрал такой вид смерти не только потому, что хотел избежать публичного суда или не желал, чтобы его тело попало в руки русских. Вся история его жизни и восхождения – сплошной, нескончаемый театральный спектакль, принимавший порой опереточный вид. Поэтому было бы нелогично предполагать, что его карьера должна была закончиться пресно и незаметно. Задолго до конца, во времена своего триумфа, Гитлер не раз заявлял, что единственной достойной альтернативой апофеоза является полное уничтожение. Подобно Самсону в Газе он собирался вместе с собой уничтожить и храм врагов. Он даже назвал идеальный род гибели, причем сделал это задолго до того, как мысли о крахе стали впервые приходить ему в голову. «Коротко говоря, – заметил он в феврале 1942 года, – если у человека нет семьи, которой он должен оставить свой дом, то самый лучший конец – это сгореть вместе с домом и со всем его содержимым – это был бы величественный погребальный костер!» В то время Гитлер едва ли думал, что очень скоро ему придется буквально последовать своим указаниям. Ему повезло: когда час пробил, рядом с ним оказался исключительно полезный человек, импресарио нацистского движения Йозеф Геббельс, двадцать лет обеспечивавший декор, оформление и рекламу этой отвратительной мелодрамы в вагнеровском духе. 27 марта 1945 года помощник Геббельса Рудольф Землер в своем дневнике описал последние приготовления к последнему акту этого спектакля. «Геббельс, – писал Землер, – убедил Гитлера не покидать Берлин, напомнив ему о клятве, данной 30 января 1933 года. В тот день Гитлер сказал Геббельсу в имперской канцелярии: «Отныне мы никогда не покинем это здание по собственной воле. Ни одна сила в мире не сможет сдвинуть нас с наших позиций». К апрелю 1945 года приготовления к воплощению «Гибели богов» были завершены. В этой книге вы найдете подробное описание этого мрачного, превосходно поставленного представления. Возбудит ли эта талантливо сделанная мелодрама уважение и стремление подражать ее героям? Пусть об этом судят читатели. Будущее покажет.

Глава 1

Гитлер и его двор

Теперь, когда ужасы нового порядка остались в прошлом, а тысячелетний рейх рассыпался в прах, продержавшись немногим больше одного десятилетия, мы, роясь в его дымящихся развалинах, можем наконец докопаться до правды об этом фантастическом и трагическом эпизоде мировой истории. Это поучительное и интересное исследование, ибо мы открываем не только истинные факты, но и осознаем меру наших собственных заблуждений. Если мы хотим понять миф о последних днях Гитлера и оценить истинный характер нацистской политики, то нам следует в первую очередь избавиться от этих ошибок. Мы должны принять, что Гитлер отнюдь не был пешкой в чужих руках, что нацистское государство (при любом осмысленном использовании этого слова) не было тоталитарным и что его ведущие политики составляли не правительство, а двор. Двор, совершенно ничтожный в искусстве управления, но весьма и весьма искушенный в интригах, не уступавших в изощренности интригам какого-нибудь восточного султаната [45] . Далее, нам следует понять истинное политическое значение нацистской доктрины и оценить меру, в какой она сохранила свою чистоту и определяла развитие событий в последние дни рейха. Кроме того, следует понять природу конфликтов Гитлера с Генеральным штабом, единственной группой несогласных, которую он не мог ни распустить, ни уничтожить и которая сама едва его не уничтожила. Если мы не разберемся в этих политических фактах и их взаимосвязи, то не сможем понять и суть событий, происходивших в апреле 1945 года, и даром пропадет весь труд, затраченный на сбор огромного количества свидетельств, ибо мало интерпретировать факты – надо интерпретировать и логические связи между ними.

Надо сказать, что номинально в Германии существовал кабинет министров, то есть правительство, но оно не играло никакой роли в государстве и никогда не собиралось. Ламмерс, основоположник нацистской конституции, говорил в Нюрнберге, что пытался организовать регулярные встречи членов правительства в неформальной обстановке – за кружкой пива. Но Гитлер запретил проводить столь опасный эксперимент.

Некоторые из приведенных мною утверждений могут показаться парадоксальными. Как много людей в последние годы было подсознательно увлечено нацистской пропагандой и поверило в то, что нацистская Германия была организована как «тоталитарное» государство – монолитное, мобилизованное и полностью подконтрольное центральной власти! Если бы это было так, то Германия, скорее всего, выиграла бы войну, так как имела перед своими противниками преимущество во времени, мобилизации ресурсов и по уровню подготовки. Но в действительности германский тоталитаризм сильно отличался от такой схемы. Центр эффективно контролировал политику, но ни в коем случае не управление. Для нацистов тотальная война значила совсем не то, что она значила для нас, то есть не концентрацию всех сил ради ведения войны и отказ от всех не имеющих отношения к войне производств. Во время войны в Германии продолжалось даже производство предметов роскоши; таким образом, в ведении войны мы наблюдаем полную неразбериху во всех аспектах. В нацистской Германии не было рациональной концентрации ни в военном производстве, ни в распоряжении людскими ресурсами, ни в администрации, ни в разведке. Протест Риббентропа в Нюрнберге относительно того, что внешняя разведка осуществлялась не министерством иностранных дел, а тридцатью соперничавшими между собой ведомствами, был, по существу, обоснованным. Структура германской политики и администрации, вопреки утверждениям нацистской пропаганды, не была ни «пирамидальной», ни «монолитной», а являла собой причудливую конструкцию из частных империй, частных армий и частных разведок. В действительности безответственный абсолютизм несовместим с тоталитарным стилем управления, ибо при неопределенности в политике и опасности непредсказуемых перемен, в обстановке страха перед личной местью каждый человек, положение которого делает его то сильным, то уязвимым, защищаясь от неожиданностей, старается получить максимальную власть и влияние, черпая их из общего источника. В конце концов это растаскивание приводит к истощению и исчезновению такого общего источника. Безответственность правителей порождает безответственность исполнителей. Концепция общего блага становится пустым звуком вне пропагандистского поля. Политика государства превращается в политику феодальной вольницы и анархии, каковую личная власть деспота может скрыть, но не может преодолеть.

Более того, мы заблуждались и относительно качеств самого деспота, которого зачастую считали безвольной игрушкой в чужих руках, но который оказался носителем абсолютной власти, каковую он сохранил до конца, оседлав сотворенный им самим хаос и скрыв его истинную природу. Он даже из могилы продолжал влиять на своих слабых и никчемных подчиненных, сидевших на скамье подсудимых в Нюрнберге! Если этот абсолютизм не управлялся и не направлялся внешней силой, то тщетно стали бы мы предполагать, что какое-то внутреннее сопротивление могло его изменить. Ни один человек не в состоянии избежать развращения абсолютной властью. Сдержанность, осторожность и сомнения, которые могут влиять на отправление власти, когда она ограничена нестабильностью или внешним соперничеством, обычно не переживают эти ограничения. В последние годы правления Гитлера мы тщетно стали бы искать в его политике намеки на дипломатию и уступки, характерные для более трудных времен, или оговорки и даже смирение, с которыми мы встречаемся на страницах Mein Kampf [46] .

На некоторые противоречия между гитлеровскими теориями, изложенными в Mein Kampf, и его реальной политической практикой нацизма я укажу в соответствующих местах.

Кроме всего прочего, существовал нацизм, религия германской революции, лежавшая в ее основе и вдохновлявшая ее временный, но эффектный успех и являвшаяся таким же важным элементом ее политики, как кальвинизм был существенным элементом ее родовых мук. Многие достойные ученые исследовали гигантскую систему зверского нордического вздора, анализируя его составные части, открывая отдаленные источники его возникновения, объясняя его значение и рассуждая о его заблуждениях; однако из всех работ, касающихся этого унылого предмета, наилучшей и самой ценной мне представляется сочинение, вышедшее не из-под пера добросовестного ученого или мужественной жертвы режима, но написанное (так как неудача зачастую просвещает лучше, нежели трудолюбие или доблесть) одним разочарованным нацистом. Герман Раушнинг, восточно-прусский землевладелец, стал одним из тех военных аристократов, кто присоединился к нацистскому движению на ранней стадии его становления, надеясь использовать его в своих политических целях. Эти аристократы не жалели сил ради достижения нацистами успеха, но были обмануты в своих ожиданиях и бессильно наблюдали уничтожение своего сословия в чистке 1944 года. Раушнинг оказался умнее своих единомышленников и сумел вовремя соскочить с поезда, которым он не мог управлять и который был уже не в силах остановить. В двух своих книгах Раушнинг с беспощадной ясностью осветил истинный смысл и значение нацистского движения. Вступая в нацистскую партию и выходя из нее, Раушнинг руководствовался отнюдь не бескорыстными мотивами. Он не был ни демократом, ни пацифистом, ни мучеником (если считать мученичество профессией или призванием); интеллектуальная ясность, которой он добился в изложении, явилась результатом не страдания, а разочарования, крушения иллюзий. Но истина не зависит от стимула, побудившего к ее открытию, как и от условий, способствовавших ее выражению. Слова о том, что Раушнинг ничуть не лучше других нацистов, не играют никакой роли в критике его книг. В этих книгах он, как никто другой, отчетливо показал исключительный нигилизм нацистской философии. Этот нигилизм, это отчаяние, порожденное существующим миром, вдохновляло нацистское движение в дни его зарождения и становления; нигилизм несколько поблек во времена триумфа на фоне других, более позитивных интересов, которые паразитировали на нигилизме. Однако в последние дни, которым и посвящена эта книга, когда рассеялись все надежды и рухнули приобретения, когда все внутренние соперники были повержены или бежали, а партия, оказавшись на вершине единоличной власти, уже не могла предложить ничего позитивного, нацизм вернулся к своему исходному нигилизму как к последней философии и последнему прости. Голос, зазвучавший из обреченного Берлина зимой 1944 и весной 1945 года, был истинным голосом нацизма, очищенным от всех конъюнктурных призывов, полуденных уступок и провозгласившим выводы своей исходной формулы: либо мировое господство, либо гибель.

К зиме 1944 года стало ясно, что надежды на мировое господство окончательно рухнули; это понимали все, за исключением немногих ослепленных фанатиков. Позитивную альтернативу описывали словами «мировое господство» или «историческое величие», но если очистить ее от велеречивой шелухи, то означало это лишь одно – завоевание России, истребление славян и колонизация Востока. Такова была истинная цель нацизма, его кредо. Эта цель представляла основное содержание Mein Kampf [47] , замаскированное обобщенной терминологией разрушения; она сквозит в разговорах, записанных Раушнингом [48] , и содержится в последнем письменном распоряжении Гитлера, составленном в момент, когда русские уже стояли у дверей имперской канцелярии. Последняя и единственная позитивная цель, которую он завещал своему народу, по-прежнему сводилась к «завоеванию земель на Востоке» [49] . Восточная политика была стержнем политики нацизма. Все другие позитивные цели – покорение Франции и Британии – были второстепенными и побочными в сравнении с основной целью. Преступление Франции заключалось в ее традиционной политике восточных союзов, которые позволяли ей на протяжении трех веков то и дело вторгаться в Германию. Преступление Британии заключалось в ее отказе удовлетвориться превосходством на море, в ее сопротивлении установлению гегемонии Германии на Европейском континенте. Преступлением же России было само ее существование. Поскольку эти преступления были различны, то и реакция на них Германии тоже была не одинаковой – во всяком случае, до тех пор, пока Гитлер, опьяненный успехами, не отбросил всякие дипломатические приличия. С Францией предполагалось покончить, как с великой державой; ее ждала участь второстепенного государства. Она могла сохраниться лишь как западный аналог Хорватии или Словакии – независимого государства, неспособного к равноправному участию в европейской политике. Британии предстояло стать исключительно морской державой. Нацизм не предполагал ее низведение до марионеточного уровня – Гитлер был всегда готов «гарантировать существование Британской империи», но Британия не смела бы в будущем вмешиваться в континентальные дела. Таким образом, немецкая политика в отношении Запада развязывала Германии руки для решения фундаментальной проблемы на Востоке. Россия не могла рассчитывать на столь снисходительное решение. Поскольку преступление России заключалось в ее существовании, приговор мог быть только один – уничтожение. Война на Западе была войной традиционной: войной дипломатических целей и ограниченных ими масштабов военных действий, в которых более или менее соблюдались международные договоры и конвенции. Война на Востоке была крестовым походом, «войной идеологий», в которой не было места каким бы то ни было конвенциям. Здесь самое главное – не забывать об исходной антирусской направленности нацизма. Все общие концепции этого страшного мировоззрения явно или скрыто содержали антирусский смысл. Расизм означал превосходство германцев над славянами; «жизненное пространство» и «геополитика» означали на деле завоевание славянских земель; правление «расы господ» означало порабощение оставшегося в живых населения. Крестовый поход нуждается в крестоносцах; и здесь мы снова в антирусской направленности нацизма находим значение СС, наиболее фанатичного, наиболее мистического отряда миссионеров нового – нацистского – евангелия. Это эсэсовцы проповедовали расизм и теорию «жизненного пространства», это они практиковали истребление и порабощение, это они поддерживали крестовый поход, вербуя «германцев» в иностранные легионы, идущие на Россию. Это они довели нордический мистицизм до такой степени, что его начал высмеивать даже Гитлер. В конце концов, именно СС стремилось завершить крестовый поход на Восток ценой, на которую не согласился даже Гитлер – ценой капитуляции на Западе. Гиммлер, верховный жрец СС, а не Гитлер выразил нордическое евангелие в его наиболее отвратительной и уродливой форме, и в этой своей форме оно было направлено прежде всего против России [50] . Оценка этой антирусской направленности нацизма необходима не только для понимания самого нацизма; эта оценка позволит хотя бы отчасти объяснить самую мощную оппозицию Гитлеру внутри Германии – оппозицию со стороны Генерального штаба вооруженных сил.

Mein Kampf, глава XIV. Все ссылки на эту книгу даются по двухтомному изданию 1938 года.

Раушнинг Г. Гитлер говорит. Глава III и далее. (Речи рейхскомиссара Дарре, произнесенные во время войны, полностью подтверждают мысли, ранее высказанные Гитлером.)

См. с. 260.

См. соответствующие цитаты на с. 82 и 87.

Борьба Гитлера с Генеральным штабом – одна из интереснейших страниц истории нацизма времен войны, ибо Генеральный штаб был тем центром оппозиции, который, несмотря на то что был разрушен Гитлером, не был им покорен. В 1924 году в Mein Kampf Гитлер, оглядываясь назад, называл германский Генеральный штаб «самой мощной силой из всех, какие когда-либо видел мир» [51] ; однако, придя к власти, он испытал сильнейшее раздражение, поняв, что Генеральный штаб отнюдь не горит желанием становиться мощным инструментом его политики; штаб желал вести собственную политику. Когда-то Генеральный штаб диктовал свою волю кайзеру; теперь штаб был намерен диктовать свои условия фюреру. Гитлер без малейших усилий ликвидировал профсоюзы; он запугал средний класс и подчинил его своей воле; он подкупил промышленников; у него не было никаких проблем с церквями; что касается коммунистов, то они, утратив свою независимость, начали поставлять нацистской партии ее лучшие кадры. Но Гитлеру не удалось ни запугать, ни подкупить, ни обратить в свою веру армию, ибо фюреру она была нужна как воздух, и он не мог ее ликвидировать или игнорировать; более того, он был вынужден ее увеличить. Мало того, в 1934 году армия даже заставила Гитлера сокрушить радикальное крыло нацистской партии и отречься от идеалов разрушительной революции [52] . Будучи не в силах одолеть армию в прямом противостоянии, Гитлер перешел к более хитрой тактике, надеясь подорвать ее изнутри. Пойдя на показные уступки и сделав новые назначения, Гитлер сумел добиться частичного успеха – но всего лишь частичного. В 1938 году, во время Мюнхенского кризиса, Генеральный штаб под началом Гальдера был полон решимости свергнуть обезумевшее правительство; однако внезапное неожиданное согласие Чемберлена принять приглашение в Мюнхен выбило оружие из рук генералов в тот самый момент, когда они уже были готовы нанести удар [53] . Успех Гитлера в Мюнхене стал временной катастрофой для высшего командования германской армии. Оно никогда не имело внешней поддержки и всегда было вынуждено рассчитывать только на собственные силы. Оно представляло только само себя и оказалось бессильным перед лицом диктатора, который умел так добиваться триумфа. На какое-то время недовольство генералов было подавлено. Помимо этого, в течение следующих трех лет политика Гитлера не противоречила устремлениям военных.

Mein Kampf. S. 249.

В своей речи в рейхстаге, произнесенной после ликвидации 30 июня 1934 года Рёма и верхушки СА, Гитлер осудил тех, кто считал революцию конечной целью движения. Но это был вынужденный ход, к которому Гитлера принудило временное усиление армии.

Первым об этом неудавшемся заговоре рассказал Гальдер. В дальнейшем его рассказ подтвердили и другие генералы (например, Мюллер-Гильдебрандт), и он был признан подлинным всеми изучавшими его специалистами.

Военачальники германской армии исповедовали доктрину ограниченных завоеваний. Они желали, чтобы Германия стала великой державой, способной содержать эффективную, хорошо оплачиваемую и пользующуюся привилегиями армию. Такого положения можно было достичь простым обращением вспять событий 1918 года, то есть фактически восстановлением имперских порядков. Они были готовы помогать Гитлеру до тех пор, пока он оказывал им внешнюю поддержку, которой они в противном случае были бы лишены. Ради этого они даже были готовы смотреть сквозь пальцы на некоторые вульгарности нацистского движения. Будучи, однако, практичными людьми, генералы сильнее всего противились любым завоеваниям, способным поколебать социальную структуру Германского государства и уничтожить их привилегированную касту или ослабить ее позиции в новом тысячелетнем рейхе. В этом аспекте их нежелание воевать с Россией выглядит вполне последовательным и логичным. Россия всегда была традиционным союзником германского юнкерства, предрассудки которого, несмотря на проникновение в армию представителей третьего сословия, продолжали пропитывать Генеральный штаб. Большевистская революция не поколебала этот союз, ибо, как уже было сказано, генералы были практичными людьми, умевшими подняться над эфемерными идеологическими концепциями. Именно благодаря соглашению с большевистской Россией генералы смогли сохранить теневую армию в мрачный период после Версаля. Таким образом, интересы руководителей германской армии не простирались дальше завоевания Франции и Польши, и в 1940 году военные с радостью остановили дальнейшее наступление и занялись укреплением новых позиций. К несчастью, то, что удовлетворило генералов, в Гитлера вселило маниакальную самоуверенность и распалило его аппетиты. Восстановление имперских границ Германии было для него ничтожной, достойной лишь презрения целью [54] . То есть то, что было для генералов целью, для Гитлера являлось лишь средством. В июне 1941 года, гордясь успехами и опьяненный пропагандой, которая восхваляла его как «величайшего военного гения всех времен и народов», Гитлер поставил перед страной и армией фундаментальную цель нацистского движения – завоевание и колонизацию Востока.

Mein Kampf. S. 736.

После начала в 1941 году Русской кампании вновь подняла голову военная оппозиция. Апофеозом ее стал неудавшийся заговор 20 июля 1944 года; однако подготовка к этому эффектному действу продолжалась скрытно несколько лет. Сначала генералы просто давали советы и протестовали. Война с Россией противоречила их собственным политическим интересам, но их политические интересы уже ничего не значили. Они сами отдались на волю коричневого движения, не оценив его направления, и теперь этот мутный поток нес их, как щепки. Против этой войны восставал и весь военный опыт немецких генералов, но и их опыт уже никого не интересовал, ибо он померк в сиянии гениального полководца всех времен. Никто не считал генералов более сведущими специалистами в стратегии, чем фюрер. Гитлеру казалась смехотворной сама мысль о том, что Россия сможет сопротивляться натиску германской армии. «Надо лишь ударить ногой в дверь, – заявлял он, – и рухнет весь дом». Когда начальник Генерального штаба ознакомил Гитлера с данными о производстве танков в России, фюрер пришел в ярость и велел заткнуть глотку экспертам технического отдела, осмелившимся обнародовать такие «пораженческие» данные [55] . Генералы покорно опустили руки и сдались, так же как сдалась буржуазия, так же как должны были сдаться все (согласно гитлеровской философии), склонившись перед его непреклонной волей. Так началась русская авантюра. Оказалось, что дом не рухнул от первого удара в дверь, но этому факту нашли приличное объяснение: как Британия лишь по видимости до сих пор не признала свое поражение, так и Россия лишь по видимости продолжает сопротивляться. В октябре 1941 года Гитлер, руководствуясь, очевидно, чисто практическими соображениями, объявил, что война окончена: «Русские разгромлены и перестали существовать!» Именно эти слова он бросил в лицо сомневающимся генералам [56] . Когда у Гитлера было хорошее настроение, он прибегал к иносказанию, говоря, что русский медведь мертв и просто отказывается падать. Для того чтобы подкрепить эту уверенность, он приказал расформировать 40 дивизий, вернуть людей в промышленность и прекратить разработку новых видов вооружений – все это без консультаций с армейским командованием. Тем не менее генералы продолжали сомневаться, и в декабре 1941 года Гитлер официально принял пост Верховного главнокомандующего германской армией. Через девять месяцев был смещен со своего поста начальника Генерального штаба Гальдер, самый способный, по общему мнению, из немецких генералов и единственный продолжатель великих традиций Мольтке и Шлиффена. Тем временем органом политического руководства вооруженными силами стало Верховное командование вермахта и его штаб [57] , во главе которого были поставлены другие, более податливые генералы – льстец и подхалим Кейтель, веривший в стратегический гений Гитлера [58] , и прилежный Йодль, воплощавший эту гениальность на практике. Из штаба фюрера, располагавшегося попеременно в глубоких бункерах Берлина и Растенбурга, войной управляли, руководствуясь решениями лунатика. Контроль партии над армией был полным, и оппозиция армии нарастала в глухом подполье.

Гальдер, бывший участником этой сцены, описал ее так: «Гитлер пришел в неописуемое бешенство, утратив сходство с разумным существом. С пеной у рта он едва не бросался на меня с кулаками. В такой ситуации была невозможна никакая разумная дискуссия». Провинившимся подразделением стало управление экономики и вооружений Верховного командования вермахта под руководством генерала Томаса. Эту сцену описывал также и Шпеер.

Согласно Гальдеру, эта фраза стала рефреном ко всем заявлениям Гитлера. Он повторял ее постоянно с маниакальным упорством.

Верховное командование вермахта (Oberkommando der Wehrmacht, OKW) было первоначально создано как орган, координирующий действия трех командований: сухопутных войск, военно-морского флота и военно-воздушных сил, но постепенно превращенный Гитлером в орудие политического контроля, которое он использовал для давления на Генеральный штаб Главного командования сухопутных сил, оплот военной оппозиции. Я перевожу аббревиатуру OKW термином «Объединенный Генеральный штаб», так как он более точно, чем дословный перевод, отражает сущность этого органа, руководимого лично Гитлером. Кейтель был начальником штаба Верховного командования вермахта, Йодль – начальником оперативного управления этого штаба (OKW F"uhrungsstab).

В Нюрнберге Кейтель утверждал, что «каждый профессиональный солдат подтвердил бы, что способность Гитлера схватывать важнейшие вопросы стратегии и тактики вызывала неподдельное восхищение. Ночами Гитлер штудировал книги великих начальников Генерального штаба – Мольтке, Шлиффена и Клаузевица, а его познания об армиях и флотах мира были поистине гениальными. Не начальник штаба Верховного командования вермахта [то есть сам Кейтель] консультировал Гитлера, а фюрер консультировал его» (5 апреля 1946 года). Гитлер действительно демонстрировал поразительную осведомленность в деталях военных дел, но такая осведомленность никогда не считалась признаком стратегического таланта и тем более гения. Более критическое суждение о военных дарованиях Гитлера принадлежит Гальдеру, который говорил, что Гитлер отлично разбирался в технических деталях и был способен на верные обобщения, но все великие стратегические решения принимаются в промежуточной сфере, а в ней Гитлер был не силен.

Специалисты часто высказывают сомнения в существовании армейской оппозиции Гитлеру в период с 1941 по 1944 год, но сам он такой ошибки никогда не делал. Он испытывал невероятное унижение оттого, что орудие, на которое он был вынужден всецело полагаться, было втайне, но непоколебимо направлено против него. Он и сам не скрывая часто говорил об этом. Он неоднократно заявлял, что в 1941 году генералы окончательно пали духом и что только его железная воля и его военный гений спасли германские армии во время ужасной русской зимы. Он открыто завидовал силе, предусмотрительности и скрупулезности Сталина, который, перед тем как взять на себя риск вступления в войну, устроил невиданную чистку, практически уничтожив Генеральный штаб. Гитлер часто в лицо оскорблял штабных офицеров, называя их лжецами и предателями. Некоторые полагают, что эти постоянные оскорбления в конце концов и привели их к заговору. Личная неприязнь к отдельным генералам питала его ненависть к военной касте. Иногда он визгливо опровергал слухи о своем стратегическом гении, но лишь для того, чтобы потом с самодовольным видом выслушивать льстивые протесты. Но, несмотря на них, он никогда не верил в то, что генералы искренне верят в его военные таланты. Своим чутким ухом он всегда улавливал малейшее притворство и скрытую насмешку. Если кто-то из гитлеровской камарильи хотел испортить карьеру коллеге, то ему стоило лишь шепнуть кому надо, что потенциальная жертва назвала Гитлера «ефрейтором» [59] . Тем не менее, несмотря на то что оппозиция существовала с 1941 года, а с января 1942 года военные начали вынашивать планы физического устранения Гитлера, перейти к открытым действиям они не могли до тех пор, пока поражения на фронтах не развеяли миф о всемогуществе Гитлера. К 1944 году миф перестал существовать, но в 1941 году нацистская партия находилась в зените своей неограниченной власти.

Из показаний Кейтеля на Нюрнбергском процессе.