Последние дни императорской власти

Блок Александр Александрович

Между прочим, вы заграницей тоже говорили, что вы монархист. Но там я не обратил внимания на это заявление. Мы все, ведь, монархисты. И казалось, что нет надобности этого подчеркивать. Но, когда здесь выкопали это место из ваших заграничных речей и стали восхвалять вас, как монархиста, в таких газетах, как „Русское Знамя" и „Земщина", – тогда я задался вопросом, с которым и обращаюсь к вам: „В каком смысле вы монархист? В том ли, в каком вас хвалят за это „Русское Знамя" и „Земщина", т. е. в смысле неограниченной монархии, или же вы остаетесь сторонником конституционной монархии?"Но тогда зачем было подчеркивать свой монархизм? Я хотел бы, чтобы вы нам объяснили эту двусмысленность.

Протопопов. – Да, я всегда был монархистом. А теперь я узнал лично царя и полюбил его. Не знаю, за что, но и он полюбил меня. (Капнист.

Не волнуйтесь А. Д.). Да, вам хорошо сидеть там, на вашем кресле, а каково мне на моем. У вас есть графский титул и хорошее состояние, есть связи, а я начал свою карьеру скромным студентом и давал уроки по 5о коп. за урок. Я не имею ничего, кроме личной поддержки Государя, но с этой поддержкой я пойду до конца, как бы вы ко мне ни относились.

Милюков. – Я еще не кончил. Я начал объяснять вам, почему мы иначе отнеслись к Хвостову, чем к вам. Я сказал, что вы были представительным человеком, и, как сказал уже Шульгин, мы должны нести ответственность за вас, тогда как Хвостов был человек чужой, но далее есть и другая разница. Когда был назначен Хвостов, терпение народа еще не окончательно истощилось, и мы считали нужным сдерживаться. Варун-Секрет тогда позвал меня на тайное совещание с Волконским и Хвостовым, и Хвостов сказал мне, что созыв или несозыв Думы будет зависеть от того, будем ли мы говорить о Распутине. (Протопопов: – „ Вот видите о чем он Вас просил"). Я отвечал, что не могу поручиться за других, но для меня Распутин не самый главный государственный вопрос, и что я буду говорить о вопросах, более важных. Тогда я сохранил секрет этого совещания. Теперь положение совершенно другое. После сентября прошлого года в Думе есть большинство, которого не было при вступлении Хвостова, и у большинства этого есть свое определенное мнение. Правительство поступило наоборот, и мы дошли теперь до момента, когда терпение в стране окончательно истощено и доверие до конца использовано. Теперь нужны чрезвычайные средства, чтобы внушить народу доверие. (Протопопов: – „Ответственное министерство. Ну, а этого вы не добьетесь". Голоса: „Нет, министерство доверия!"). И в такой то момент вы, человек, удостоенный доверием Думы, вступаете в кабинет Штюрмера. В такой момент поддерживать недоразумение, которое может вызвать ваше назначение, невозможно. И вот почему мы теперь и не можем более допустить никаких секретов и недоговоренности, а должны занять относительно вас вполне определенное положение. Между прочим, в ваших словах мне послышались две угрозы: одна относительно „Речи", а другая – относительно Гос. Думы. Что означает ваше выражение, что вы будете действовать один. Значит ли это, что вы не созовете Думы, как об этом говорят в публике?

Протопопов: – Я не злопамятен и не мстителен. Что касается несозыва Думы – это просто россказни.

Милюков: – По моим сведениям, которые я считаю достоверными, об этом говорили несколько министров.

Протопопов: – Во всяком случае, яв их числе не находился.

Милюков: – Находились, Ал. Дм. (Голоса: „Да. Были слухи именно о вашем мнении по этому поводу").

Протопопов: – Нет, так далеко я не иду. Я сам член Думы и привык работать с Думой. Я был и останусь другом Думы. В вашем отношении ко мне, П. Н., говорит разум, но нет голоса сердца. Ваша супруга отнеслась бы ко мне совершенно иначе. Вот как я к вам отношусь. Хотите, я легализую вашу партию?

Милюков: – При чем тут моя супруга. О моем сердце я уже говорил и повторяю, что мы здесь встречаемся только, как политические деятели.

Шингарев: – А. Д. назвал себя монархистом и говорил о своей любви к царю.Но кроме царя есть Родина. Если царь ошибается и идет неверным путем, опасным для Родины, то обязанность монархиста, любящего царя, сказать ему это. Сказал ли это А. Д.? Этого мы не знаем. А из его образа действий и из высказываемых им взглядов можно заключить противопо-ложное.

Протопопов: – Я мог бы сообщить то, что я говорил царю, и то, что он говорил мне. (Обращаясь к Родзянко: „неправда ли, Мих. Вл., и вы не считали возможным нам сообщить". Родзянко: – „У меня имеются все мои доклады"). Протопопов: – Что касается моих слов, то П. Н. говорит, ведь, что все, что я скажу, завтра же будет известно в печати. (Голоса: Он этого не говорил"),

Милюков: –

Поверьте, что о докладах государю ни один опытный газетчик даже не попробует напечатать, ибо это наверное не пройдет через цензуру. (Ефремов: – Я присоединяюсь к заявлению, что это свидание не носит частного характера. Меня пригласил сюда председ. Гос. Думы, как лидера определенной партии, для того, чтобы выслушать то, что имеет сказать Министр Вн. Д. Обо всех политических суждениях, которые будут иметь место в вашем совещании, я сочту своей обязанностью непременно доложить своей фракции). Кроме того, я хотел сказать, по поводу заявленияАл. Дм., что ему не кому передать свою должность, что в настоящее время дело не в лицах. Какое угодно „твердое" лицо, если пойдет в кабинет без программы и без общественной поддержки, ничего сделать не сможет. Положение слишком серьезно, чтобы справляться с ним путем личных перемен. Нужна не перемена лиц, а перемена системы.

Родзянко: – В последних словах Пав. Ник. заключается глубокая истина. Я совершенно согласен с тем, что нужна перемена режима, и могу вас уверить, Ал. Дм., что то, что вы здесь выслушали, составляет общее мнение всех присутствующих членов Думы, без исключения, и ни в ком не вызовет возражений Нет никого здесь, кто бы думал иначе.

Протопопов переходит после этого к обсуждению продовольственного вопроса, открывает портфель и вынимает оттуда две бумаги: записку на четырех страницах, написанную В. В. Ковалевским о положении продовольственного дела, и свой проект, внесенный в Совет Министров. Затем он говорит: „Государь сказал мне, что хочет видеть во главе продовольственного дела лично меня. В последний раз он спросил меня: „Уверены ли вы, что вы с этим делом сладите? Имеется ли для этого достаточно сил в вашем ведомстве"? Я ответил: (закатывает глаза к небу): „Я употреблю все мои усилия, чтобы вывести страну из тяжелого положения". А положение вот какое: – (читает по записке Ковалевского, прибавляя почти на каждой фразе: „Это государственная тайна. Милюков неоднократно отвечает: „Это общеизвестно". „Все это мы слышали в бюджетной комиссии". „Это было напечатано два дня тому назад в газетах").

Протопопов развивает свою теорию свободного почина, читает проект. И. И. Капнист (член особого совещания по продовольственному делу) „рассказывает Протопопову, как Совещание и министерство земледелия, нехотя и упираясь, пришло к принудительным мерам, как теперь уже поздно и невозможно менять систему, как опасно производить любительские эксперименты. Он указывает, что худший элемент в составе персонала, обслуживающего продовольствие, суть губернаторы и чиновники министерства внутренних дел, что их надо удалить и тогда останется опытный и хороший персонал. Земство же нельзя принудить работать на министерство.

Доходит очередь до Милюкова.Но тут Протопопов объявляет, что уже поздно: он устал и не может долее участвовать в прениях.Все встают с мест. Милюков говорит, обращаясь лично к Протопопову:

„Все это надо было сказать в бюджетной комиссии. Если бы вы там присутствовали сами при подробных объяснениях ведомств, то поняли бы, что шпаргалка, составленная для вас Ковалевским, есть просто односторонний обвинительный акт с надерганными тенденциозно фактами.

И.И. Капнист подходит к Протопопову и убеждающим тоном говорит: „Ал.Дм., откажитесь от вашего поста. Милюков: «Вы ведете на гибель Россию". Протопопов: „Я сам земец, и земства пойдут со мной". Голоса: „Не пойдут, Ал. Дм.". После нескольких минут общего разговора по кружкам, раздаются голоса «Ал. Дм. „идите спать". Шингарев: „Я могу вам на прощанье дать медицинский совет: „Ложитесь спать и отдохните". Протопопов уходя и прощаясь:

„Господа, я сделал опыт соглашения и, к сожалению, неудачный. Это моя последняя попытка. Что же делать".

Раньше в разговоре А. Д. объяснял, что он получил право до января переводить губернаторов на пенсию в 5000 р., а вице-губернаторов – на 3000.

Приложение VI.

Последний всеподданнейший доклад М. В. Родзянко.

(10 Февраля 1917 года)

14-го февраля предстоит возобновление занятий Государственной Думы, поэтому позвольте мне, Государь, высказать мои соображения о линии возможного ее поведения и мотивировать его.