Последние дни Помпей
Шрифт:
Только низкие души безразличны к чужому несчастью. Едва Иона услышала, что пришедшая слепа, она почувствовала, что не может холодно принять ее. Главк выбрал посланную, которая была священна, посланную, которой нельзя было отказать.
«Что ему от меня нужно? Какое поручение мог он дать?»
И сердце Ионы забилось чаще. Занавеси на дверях были отдернуты; тихие, бесшумные шаги раздались по мраморному полу: одна из служанок ввела Нидию, державшую в руках драгоценный подарок.
Мгновение она стояла неподвижно, словно ловила какой-то звук.
— Не соизволит ли благородная Иона сказать что-нибудь, — произнесла она тихо, — чтобы я знала, куда направить мои слепые шаги и положить этот дару ее ног?
— Прекрасное дитя, — ласково сказала Иона, растроганная, — тебе незачем идти по этому скользкому полу, мои служанки отнесут то, что ты должна мне отдать. — И она сделала служанке знак взять вазу.
— Нет, я могу отдать эту вазу только тебе в руки, — сказала Нидия.
Угадывая направление по голосу, она подошла к Ионе, стала перед ней на колени и протянула вазу.
Иона взяла вазу и поставила ее на столик подле себя. Потом она ласково подняла девушку и хотела усадить ее рядом с собой, но та кротко воспротивилась.
— Я еще не выполнила поручения, — сказала она и вынула из-под одежды письмо Главка. — Быть может, это письмо объяснит тебе, почему тот, кто меняпослал, избрал гонца, столь недостойного Ионы.
Неаполитанка взяла письмо, и Нидия сразу почувствовала, что пальцы ее дрожат. Сложив руки и потупив голову, она стояла перед гордой красавицей, быть может, не менее гордая в своей смиренной позе. Иона сделала знак, и служанки вышли. Она снова взглянула на молодую рабыню с удивлением и нежным состраданием, потом, слегка отодвинувшись от нее, вскрыла и прочла письмо:
«Главк шлет Ионе больше пожеланий, чем смеет доверить этой табличке. Не заболела ли ты? Твои рабы говорят, что ты здорова, и это меня успокаивает. Может быть, я невольно обидел тебя? Ах, об этом у них бесполезно спрашивать! Вот уже пять дней я лишен возможности тебя видеть. Светило ли солнце? Не знаю. Улыбалось ли небо? Во всяком случае, не мне. Мое солнце и небо — это ты, Иона. Неужели я обидел тебя? Был слишком дерзок? Высказать ли в этом письме то, чего не осмелился выговорить мой язык? Увы! Когда тебя нет рядом, я особенно сильно чувствую твою власть надо мной. И разлука, которая лишает меня счастья, придает мне храбрости. Ты не хочешь меня видеть; ты изгнала всех поклонников, которые увивались вокруг тебя. Неужели ты равняешь меня с ними? Возможно ли это? Ты хорошо знаешь, что я совсем не таков, я не похож на них. Ибо, даже будь я ничтожен, аромат розы проник в меня, я полон тобой, ты облагораживаешь, освящаешь, вдохновляешь меня. Должно быть, меня оклеветали перед тобой, Иона! Но как могла ты поверить клевете? Да если бы сам Дельфийский оракул [47] возвестил, что ты недостойная женщина, я не поверил бы ему; а ведь я не менее недоверчив, чем ты. Я вспоминаю нашу последнюю встречу — песню, которую я тебе пел, и взгляд, который ты на меня бросила. Есть что-то родственное в наших душах, Иона. Этого нельзя скрыть, и наши глаза признались в этом, хотя уста молчали. Позволь мне прийти, выслушай меня, а потом прогони, если хочешь. Я не хотел сразу признаться тебе в любви. Но это признание переполнило мое сердце, оно дойдет до тебя. Прими же мою торжественную клятву! Мы встретились впервые в храме Паллады; неужели мы не встретимся у более нежного и древнего алтаря. .
47
Оракул бога Аполлона в Дельфах (Средняя Греция) считался едва ли не самым уважаемым и авторитетным прорицалищем древнего мира.
Девушка, которая принесет тебе это письмо, подобно нам, здесь на чужбине. Но бедняжка Нидия несчастнее нас — она слепа и не свободна. Надеясь смягчить жестокость природы и судьбы, я прошу тебя взять ее к себе. Она добрая, умная и ласковая, хорошо поет и играет на кифаре. Кроме того, она любит цветы, как сама Хлорида. Она надеется, что ты полюбишь ее, Иона. Если же она тебе не понравится, пришли ее назад ко мне.
И еще одно слово. Прости мою дерзость, но почему ты такого высокого мнения об этом мрачном египтянине? Он не похож на честного человека. Мы, греки, умеем узнавать людей. И хотя мы не притворяемся угрюмыми, это не лишает нас серьезности. Наши губы улыбаются, но глаза смотрят строго — они всегда открыты. Арбаку нельзя слепо доверять. Может быть, это он очернил меня? Я думаю так потому, что он остался тогда у тебя; ты сама видела, как бесило его мое присутствие; с тех пор ты не принимаешь меня. Не верь его наветам; а если веришь, скажи прямо, ибо этого, по крайней мере, Главк вправе требовать от Ионы. Прощай! Этого письма коснется твоя рука, твои глаза прочтут эти буквы — неужели они счастливее того, кто их написал? Еще раз прощай!»
Когда Иона прочла письмо, ей показалось, что она вдруг прозрела. В чем обвиняли Главка? В том, что он не любил ее. А теперь он прямо, недвусмысленно признался ей в своей любви. С этого мгновения он снова овладел ее мыслями. Каждое нежное слово в его письме, столь проникновенном и полном доверчивой страсти, горьким укором отдавалось в ее сердце. Разве она не усомнилась в его верности, не поверила другому? Ведь она не дала ему даже права, которое имеет каждый обвиняемый: знать свою вину, выступить в свою защиту. Слезы покатились у нее из глаз, она поцеловала письмо и спрятала его на груди; потом, повернувшись к Нидии, которая стояла все в той же позе, сказала:
— Присядь, дитя мое, пока я напишу ответ.
— Значит, ты ответишь ему! — сказала Нидия холодно. — Что ж, служанка, которая провожала меня сюда, отнесет твое письмо.
— А ты останешься со мной, — сказала Иона. — Поверь, твои обязанности будут легкими.
Нидия наклонила голову.
— Как тебя зовут, прекрасная девушка?
— Нидия.
— Откуда ты?
— Из страны Олимпа — Фессалии.
— Мы будем с тобой друзьями, — ласково сказала Иона. — Ты почти моя соотечественница. Прошу тебя, не стой на этом холодном мраморе… Ну вот, теперь, когда ты села, я могу ненадолго оставить тебя.
«Иона приветствует Главка. Приходи ко мне завтра, Главк, — писала она. — Возможно, я была несправедлива; но теперь я, по крайней мере, объясню тебе, какую вину на тебя возводят. Не бойся больше египтянина… не бойся. Ты пишешь, что сказал слишком много. Увы! Я сказала то же самое в этих коротких строчках. Прощай!»
Когда Иона снова вошла с письмом, не посмев его перечитать (ах, эта обычная поспешность, обычная робость любви!), Нидия встала.
— Ты написала Главку?
— Да.
— Будет ли он признателен тому, кто принесет твое письмо?
Иона забыла, что девушка слепа; она вся вспыхнула и промолчала.
— Я хотела сказать, — добавила Нидия спокойно, — что малейшая холодность опечалит его, а малейшая ласка обрадует. Если письмо твое его огорчит, пусть служанка отнесет его; если же нет, позволь это сделать мне. . я вернусь сегодня же вечером.
— А почему, Нидия, хочешь ты сама передать мое письмо? — спросила Иона.
— Значит, я угадала, — сказала Нидия. — Да и могло ли быть иначе: у кого хватит жестокости огорчить Главка?
— Дитя мое, — сказала Иона чуть сдержаннее, чем раньше, — ты говоришь так горячо, значит, ты неравнодушна к Главку?
— Благородная Иона! Главк дал мне то, в чем отказали мне боги и судьба: он стал мне другом!
— Печальное достоинство, с которым Нидия произнесла эти слова, тронуло красавицу Иону. Она наклонилась и поцеловала девушку.
— Ты умеешь быть благодарной. И я могу, не краснея, сказать, что Главк достоин твоей благодарности! Иди, милая Нидия, отнеси ему это письмо, но потом возвращайся. Если меня не будет дома — сегодня вечером я должна уйти, — тебе приготовят комнату рядом с моей. Нидия, у меня нет сестры, заменишь ли ты ее?