Последние дни
Шрифт:
XXXIV
ЖЮЛЬ
Альфред — вот это был человек. Точно вам говорю: вот это был человек.
Уж я-то собратьев по цеху знаю.
Тридцать лет в деле!
За тридцать лет я столько коллег повидал. И могу повторить:
Альфред — вот это был человек.
Причем честный человек.
И вот он ушел.
Однажды он нам сказал: «До свидания, я ухожу, завтра вы меня не увидите». Мы ему сказали: «Почему ты уходишь?» Он нам сказал: «Нужно кое-что сделать». Мы ему сказали: «Знаем мы, что ты будешь делать. Пойдешь испытывать свою систему?» Он нам сказал: «Да». Мы ему сказали: «Значит, скоро ты опять к нам
Потом Альфред пошел к управляющему. Он ему сказал: «Тысяча извинений, но я ухожу». Управляющий ему сказал: «Почему?» Он ему сказал: «Нужно кое-что сделать». Управляющий ему сказал: «Знаю я, что ты будешь делать. На скачки пойдешь, да?» Он ему сказал: «У меня все на мази». Управляющий ему ответил: «Значит, скоро, Альфред, ты опять к нам вернешься».
И вот он ушел.
Он никогда не притворялся. Был, как все. Его надо было знать.
Уж я-то его знал.
Когда я хотел что-нибудь выяснить, я спрашивал: «Можно ли делать это? А можно ли то?» Он брал клочок бумаги и быстренько подсчитывал. А потом говорил: «Да», «Нет», «Получится», «Не получится».
И всегда был прав. Какой человек!
Он умел не только предсказывать будущее. Он еще был философом. Настоящим. Он мне как-то сказал:
«Понимаешь, клиенты, они как куча мертвых листьев».
Я спросил почему. Он ответил:
«Когда листья на дереве, то, если не знать, что бывает осень, можно подумать, что они останутся там навсегда. Так и клиенты. Приходят каждый день, регулярно — можно подумать, что так и будет продолжаться. Но вот дует ветер и сбрасывает листья в ручейки, и дворники сгребают их в небольшие кучи вдоль тротуаров, пока не подъедет мусоровоз. Я тоже каждый год, как приходит осень, сгребаю свою небольшую кучу умерших душ».
И добавил:
«Знаешь, мне это напоминает рисунок, который я видел недавно в одном комическом журнале; там был изображен человек, падающий с седьмого этажа. Он пролетает мимо жильца на четвертом и говорит ему: «Пока все не так уж плохо». Соль уловил? Каждого после первого этажа ждет свой тротуар».
Он не только философ. Он был также психолух. Он знал клиента как никто, умел его разговорить. Он видел, что у человека запрятано глубоко внутри. Показывал мне папашу Толю и говорил:
«Видишь этого типа? Теперь он приходит не так часто, как раньше. У него нет времени. Нет с тех пор, как он совершил небольшое путешествие за границу. Мимо него, хлопая крыльями, пролетела смерть. Видишь, как он теперь трясется? И приходит не так часто, как раньше. У него нет времени. А знаешь почему?»
Я спросил почему. Он ответил:
«Он посвящает свободное время изучению кончин и погребальных обрядов. Ходит за траурными процессиями, посещает кладбища и бывает у служащих похоронных бюро. Он боится преждевременных похорон и принюхивается к кремационным печам. Ему известно, из какой древесины делают гробы, из какого мрамора — надгробия. Вторгшись в царство мертвых, этот жалкий дряхлый старикан не желает из него уходить. У Бориньоля откалывает безумные номера, а к Лами-Трувену ходит что-нибудь пожевать. Хочет стать призраком».
Тут я ему сказал: «Жутковато становится от твоих баек». Но Альфред продолжал:
«А знаешь, почему он такой? Потому что есть одна вещь, которая гложет его сердце, терзает печень и выкручивает кишки. Если смерть пролетает рядом, как она пролетела мимо него, возникает ветер, про?клятый ветер, этот ветер срывает мачты с парусников и лишает рассудка людей. Если смерть пролетает рядом, как она пролетела мимо него, надо прятаться, старина Жюль; это не так, как на похоронах. Надо прятаться, иначе будет плохо, особенно если внутри гложет то, что назвали профессиональной совестью, поскольку другого названия не нашли».
Вот как Альфред знал людей. Можно сказать, он видел всю подноготную клиентов, выворачивал их наизнанку.
«Изнанка — это главное».
Так он говорил. Он еще много разного говорил. Какой это был человек. Причем честный человек. Сколько раз он запросто всем помогал. Папаше Браббану, например. Я привожу в пример папашу Браббана, потому что уже помянул папашу Толю. Вместе они — парочка. Так вот, папаша Браббан спекулировал на марке. Он считал, что марка поднимется. Альфред что-то подсчитал на уголке стола и сказал ему: «Продавайте, скоро будет поздно». Браббан же не хотел это признавать. Он был уверен в себе. Став директором, управляющим и целым административным советом солидной компании по недвижимости, он решил, что он уже кто-то. То его видят с генералами в отставке, да еще в какой отставке. То с кавалерами наполеоновских наград, в Инвалидах [111] . То в машине с молоденькой птичкой, куда более симпатичной, чем те, которые крутятся в Квартале. Я говорю «видят», а не «мы видим», потому что больше он сюда вообще не приходит — стесняется. В общем — если вернуться к разговору о марке — он не хотел верить в слова Альфреда.
111
Имеется в виду Отель дез Инвалид, архитектурный ансамбль и приют для отставных военных, созданный по приказу Людовика XIV. Там находится усыпальница Наполеона и могилы многих крупных военачальников.
А я думаю, зря он Альфреда не послушался. Потому что Альфред — это был кто-то. Точно вам говорю: это был кто-то.
За тридцать лет я столько коллег повидал.
Но таких, как он, не встречал. Нет таких. Он — единственный.
Это был кто-то.
И вот он ушел.
На днях садится папаша Браббан. Я бегу. Он шепчет мне на ухо: «А что, Альфреда нет?» А я ему в ответ: «Ушел».
Тут он по столику как шарахнет.
«Черт подери!» — ревет.
По-моему, он был не в себе.
XXXV
В честь первой годовщины М.Р.А.К. Браббан дал обед в большом ресторане — обед, куда были приглашены кое-какие близкие друзья (например: Бреннюир, доктор Вюльмар) и кое-какие влиятельные лица (например: господа Икс, Икс и Икс). Все удалось на славу, хотя некоторые гости сочли, что у месье Браббана несколько усталый вид. После изрядных сомнений Браббан решил пригласить Толю; но тот отказался, и причина была в названии компании, которое связывалось у него со смертью, и в дурном предчувствии.
Фаби ужинала дома с сестрой, которая помогла ей скоротать время до часа ночи. Браббан вернулся только в два.
— Вот и я, — отбарабанил он, слегка запинаясь.
— Да ты, кажется, пьяненький, — сказала Фаби.
Он сел, глядя куда-то далеко вперед, сквозь стену.
— Это было потрясающе, — сказал он. — Потрясающе.
И еще раз повторил: «Потрясающе». Потом замолчал. Фаби взглянула на него с улыбкой.
— И не стыдно тебе напиваться, в твоем-то возрасте.
— Это было потрясающе, — продолжил Браббан. — Было два министра и три генерала. Два плюс три — пять. Два министра и три генерала.