Последние двадцать лет: Записки начальника политической контрразведки
Шрифт:
— Значит, о войне. Стоит начать разговор с того, что необходимо опровергать публикации, которые в последние годы занимают немалое место в освещении истории Великой Отечественной. Прежде всего о том, что Советский Союз практически выступал в роли агрессора. Факты свидетельствуют совершенно об ином. Руководители государства, и прежде всего Сталин, стремились как можно дальше оттянуть неизбежную войну.
О том, что война нас не минует, знали все. Мое поколение понимало, что воевать будем. И что воевать будем с фашизмом. Мы видели реальную угрозу, ощущали ее и понимали, что рано или поздно с этой силой фашистской столкнемся. И поэтому нельзя сказать, что война была
Очевидность не требует доказательств, но есть и свидетель, который сомнения вряд ли вызывает. Фельдмаршал Эрих фон Манштейн в своих мемуарах пишет: его знакомство с документами начала войны вовсе не свидетельствует о том, что Советский Союз готовил нападение на Германию. Это первое, что хотелось бы сказать.
И другое. Протоколы Молотова — Риббентропа о разделе Польши. Осуждение этого документа состоялось. Но справедливо ли оно? Советский Союз в то время оказался в таком положении, что иного выхода не было. Англия, Франция и другие страны все время ожидали, когда он столкнется с Германией. И делали все, чтобы это столкновение произошло. И поэтому в 1939 году советское руководство пошло на заключение договора с Германией. Если бы Франция и Англия согласились на союз с нами, что им и предлагалось наверное, этих протоколов и договора не было бы. Но они уклонились тогда от создания антигитлеровской коалиции, и выбора у советской стороны не осталось. К тому же договор с Германией оттянул начало войны. Стоит вспомнить и то, что по этому протоколу Советский Союз отодвинул границы на запад примерно на 300–400 километров. Представьте себе, что 22 июня мы остались на прежних рубежах…
— Филипп Денисович, как для вас началась война?
Война меня застала в Донбассе, в городе Макеевке, я там жил, рос, учился. Ушел из Донбасса вместе с отцом, перед приходом немцев.
— Вы тогда учились или работали уже?
Я учился в школе, еще десятилетку не окончил. Мы ушли из Донбасса, семья наша осталась вся в оккупации, мы их больше никого не видели, все погибли, а мы с отцом оказались в Кузбассе. Он работал в системе угольной промышленности. Там и я начал работать на строительстве завода, затем был избран секретарем городского комитета комсомола в Ленинске-Кузнецком. В 42-м в Сибири формировался добровольческий корпус, получивший наименование «6-й Сталинский стрелковый корпус сибиряков-добровольцев». В июне 43-го корпус преобразовали в 19-й гвардейский. Гвардейские дивизии сохранили наименование сталинских стрелковых дивизий добровольцев-сибиряков, их номера — 65-я, 22-я и 56-я. Я в то время был в 22-й дивизии. После переформирования приняли первые бои уже в качестве гвардейцев под городом Спас-Демянск на Гнездиловских высотах. Бои кровавые и тяжелые. Там был ранен.
— А кем вы были?
Командиром отделения, командиром взвода до конца войны. Тогда стал ветераном, было мне 19 с половиной лет. А после войны в июне 45-го меня направили в школу контрразведки «Смерш».
— А до этого вам приходилось с контрразведчиками встречаться?..
Полковых офицеров военной контрразведки, конечно, знал. Они участвовали в боях и занимались своим делом.
— Но ведь пишут, что «Смерш» на фронте был везде, всюду все контролировал?
— Лучше всех о нем написал писатель Владимир Богомолов в своем романе «В августе сорок четвертого».
— А вы кем хотели стать?
— Мечта была окончить судостроительный институт в Николаеве.
— Откуда такая тяга к морю, вы из Донецкой области, там степи, курганы?..
— Степи и курганы морю не помеха.
— Филипп Денисович, прежде чем перейти к мирной жизни, хочу спросить о самом памятном событии войны…
Очень трудно его выделить. Для меня, например, очень памятны бои под Новосокольниками, это март 43-го. Очень тяжелые… Многое осталось в памяти. Смерть отца, конечно. Тяжелый был для меня удар, но на войне это легче переживалось, потому что смерть была рядом каждый день. Памятно форсирование болот Лубанской низменности, бои за освобождение Риги, под Ауце. Войну закончил в Курляндии. Тяжелые были бои. Поскольку фактически вся армия ушла на запад, то здесь, в Курляндии, осталась очень небольшая группировка наших войск, которая сдерживала курляндскую группировку немцев. Бои не были рассчитаны на победу, надо было сдерживать почти 100 тысяч немцев. После капитуляции они дня четыре шли сдаваться.
— А вот насчет ваших наград, подвигов…
Я принес с собой газету нашей дивизии, вот она. Тут есть заметка и обо мне. Я ее взял, чтобы избавиться от необходимости рассказывать…
— А вот еще какая-то бумага, это реляция?
Нет, это политдонесение. Я сейчас пытаюсь написать статью про наш корпус и в Подольском архиве совершенно неожиданно нашел политдонесение из дивизии. И там прочел строчки о себе…
— Интересно, вас тут бесстрашным назвали. А на самом деле на войне страшно?
— Страшно, конечно, но в бою это не ощущается.
— Страх заглушался водкой?
— Нет. Водка была с 1 октября по 1 апреля.
— Только зимой, чтобы не замерзнуть.
— Да, 100 грамм водки в день.
— Вы, наверное, не пили, молодой были…
— Нет, пил. Но, между прочим, перед боем никогда не пил. После боя пил. А перед боем никогда.
— А как все-таки страх подавлялся?
— Трудно это описать. Конечно, страх был, но во время боя какая-то сила появлялась, которая снимала его.
— А было какое-то суеверие?
— Нет, не было.
— Была идея, вы шли в бой за веру?
— Была идея. Было чувство, что я должен это делать. Никакого другого чувства не было. Страх ощущался после ранения, когда возвращаешься на фронт, когда подходишь к передовой, слышишь взрывы… А потом опять привыкаешь.
— Человек привыкает к войне, это же неестественно!
— К войне нельзя привыкнуть, но есть обстоятельства, когда воевать надо. Это понимали солдаты Великой Отечественной: тут и мобилизация, и дух коллектива, и конечно же справедливые цели войны.
— Приходилось ли встречаться с элементами трусости, предательства?
— С предательством нет. Трусость была.
— Это в чем выражалось?
— Человек иной раз пытался спрятаться, не выйти из окопа, не подняться в атаку.
— Это нетипично?
— Да. Ведь иной раз может быть такое, что у человека сегодня одно настроение, завтра он совсем другой.
— А не было такой беспощадной гонки в бой? Плевать, что у тебя на душе творится. Иди и умирай.
— После войны, особенно в последние годы, приходилось читать и об этом. Но мне не приходилось видеть такое.
— Итак, война закончилась, и вы хотели строить корабли.
— После войны я оказался в Ленинграде, в школе военной контрразведки.
— А где была ваша семья? Папа погиб…
— Брат погиб. Я из семьи остался один.
— А мама?
— Тоже умерла.
— То есть вам и идти было некуда…
— Да, я был свободен со всех точек зрения. Сам делал свой выбор, сам решал свою судьбу. Выбор сделали без меня, но я без колебаний согласился с этим выбором.
— Это достаточно жестко было?