Последние грозы

Колесников Михаил Сергеевич

У Мокроусова была память на лица. Очень цепкая: стоило раз взглянуть на человека — и запомнил его навсегда. Показалось, будто когда-то уже видел Макарова.

— В Севастополе, — подтвердил тот. — В областном военно-революционном штабе. Вы разговаривали с моим старшим братом Володей, который был занят организацией отрядов Красной гвардии и Красной Армии. Даже помню, что на вас было: гимнастерка и фуражка, черные брюки, заправленные в сапоги.

Мокроусов ничего не понимал.

— Владимир Макаров? Ваш брат? Я его очень близко знал…

— Он погиб. — Бывший штабс-капитан опустил голову. — Его расстреляли врангелевцы в застенке…

— Ну а как вы оказались в партизанах? — спросил Мокроусов после тяжелого молчания.

— Володю

арестовали. Я узнал это от его жены Клавы, ночью. Разбудил генерала Май-Маевского, убедил, что морская контрразведка ошиблась, попросил написать бумагу о немедленном освобождении брата. Генерал хорошо знал брата, я пристроил Володю ординарцем к нему, и генерал даже однажды приехал в гости к Володе домой. Мы ведь выдавали себя за сыновей начальника Сызрано-Вяземских железных дорог. На самом деле наш отец был стрелочником. Генерал заверил, что все будет в порядке. Я мог бы скрыться, но нужно было выручать Володю. Не успел: меня арестовали на глазах у генерала. Генерал на прощанье сказал: «Вы знаете, что ваш брат — председатель подпольной организации и она все подготовила к восстанию!» Меня бросили за решетку, в крепость. Там узнал о гибели брата. Решил бежать. Подговорил еще шестерых смертников.

— И вы бежали? Я ведь бывал в крепости: побег оттуда невозможен.

— Во время ужина я заманил в камеру караульного начальника, а сам выскочил в коридор. Дверь захлопнул железным засовом. Мои товарищи выхватили у часовых винтовки. Ворвались в караульные помещения. Там, на нарах, лежало до тридцати стражников. Я крикнул: «Бросайте, сволочи, ружья!» Сорвал телефон. Мы выскочили во двор, наружные часовые спрятались. Пожалуй, и все. Подались в лес, собрали из «дезертиров» партизанский отряд. Вот тут все мы…

Мокроусов заинтересовывался все больше.

— А как стали адъютантом Май-Маевского? Ведь контрразведка могла легко установить, кто вы?

Макаров усмехнулся:

— Я, можно сказать, в адъютанты попал помимо своей воли. Иногда бывает дурное везение. Призвали на солдатскую службу. А был я в ту пору кондуктором трамвая. Война в разгаре, нужны командиры. Послали в школу прапорщиков. Февральская революция. Назначили начальником эшелона — и на румынский фронт! Потом — одесский лазарет. После Октября очутился в Севастополе. Назначили меня и Ивана Цаккера организаторами отрядов Красной гвардии и Красной Армии при областном штабе. Вот тогда-то я вас и увидел впервые! В апреле восемнадцатого в Крыму напоролся на дроздовцев. Белогвардейский штабс-капитан спрашивает: «Кто вы такой?» Щелкнув каблуками, бойко отвечаю: «Штабс-капитан Макаров. Представлен к производству в капитаны на румынском фронте». А в кармане — мандат областного военно-революционного штаба. Но обыскивать не стали, поверили. Был я в офицерском френче без погон. У дроздовцев оказался мой бывший подчиненный прапорщик Дьяченко. Он признал меня. Вызвали к полковнику Дроздовскому, тот назначил в штаб: поскольку меня ранило в ногу, в строевые не годился. Вначале собрался бежать, потом решил связаться с подпольной большевистской организацией, сообщать о замыслах врага. В Бердянске встретил Ваню Цаккера, рассказал обо всем. Он обещал связать с Севастопольским областным военно-революционным штабом, с братом Владимиром. Когда полковник Дроздовский после тяжелого ранения скончался, на его место Деникин назначил генерала Май-Маевского. Генерал сразу же занялся формированием своего штаба. Вызвал в кабинет: «Капитан Макаров, кто ваш отец?» — «Начальник Сызрано-Вяземской железной дороги. У Скопино расположено наше имение». — «Вы будете моим адъютантом». Когда Май-Маевский принял армию, я сделался адъютантом командующего армией. А потом связался с подпольем, стал разведчиком. Снимал копии оперативных сводок для передачи подпольному комитету, задерживал срочные приказы, вызволял арестованных офицеров, задумавших перейти на сторону красных. Работы хватало.

— Вы хорошо знаете тыл белых. Что следует считать у них самым уязвимым местом?

— Белая армия вся

состоит из уязвимых мест, — ответил Макаров без улыбки. — И все же самое больное место — топливо!

— Топливо?

— Уголь, дрова. Не пускать Врангеля в лес, не давать на зиму глядя дров, взорвать угольные копи! Остановятся паровозы, заводы. Вывести шахты из строя — значит дезорганизовать работу всей промышленности и транспорта белых. Нужно объявить Врангелю топливную войну!

— Так с чего начнем? — спросил Мокроусов.

— Взорвем Бешуйские копи! Единственная топливная база Врангеля в Крыму. Там работают французские инженеры.

Бешуйские копи находились на западе от партизанского штаба, высоко в горах. Здесь добывали уголь, без которого не мог действовать транспорт. Врангель придавал исключительно важное значение копям, они надежно охранялись. Мокроусов решил ударить с северо-запада, какое-то время отряд шел по берегу горной речки Альмы. После взрыва копей договорились отходить на восток.

Они поднимались по козьим тропам, все несли на руках — и пулеметы, и продовольствие, и взрывчатку. В лесу стояла тишина, даже не слышно было птиц.

Операцию продумали во всех деталях. От ее исхода зависело многое: белые могли отрезать все пути отступления, окружить и уничтожить отряд.

На фронте Мокроусов так часто оказывался в подобных ситуациях, что не испытывал никакого беспокойства, благополучный исход операции казался само собой разумеющимся. Что-то подобное уже было, было… Но та жизнь осталась позади и казалась бесконечно далекой.

Привал устроили у минеральных источников, пили воду, освежали лица. Отдыхали в тени буков и дубов.

К Бешуйским копям подошли поздно ночью. Ночь выдалась слепая, туманная. В кромешной тьме трудно было ориентироваться. Кто-то споткнулся о камень и упал.

— Стой, кто идет?

От такой вот нелепой случайности может зависеть успех всей операции. Партизаны замерли на месте. Мокроусов громко приказал:

— Вперед!

Заставу смяли, но боевая тревога покатилась по всем постам. Пришлось залечь. Стреляли наугад. Пока партизаны отвлекали внимание белых на себя, Мокроусов, Папанин и Григорьев, разрезав проволочное заграждение, пропустили партизан, которые тащили на территорию шахты ящики — пятьдесят пудов динамита, смонтировали взрывную сеть. Они знали, где находится склад взрывчатых веществ, подползли к нему и подожгли.

Занималось утро.

— Бежим! — крикнул Мокроусов. — Григорьев, передай Макарову: отходить.

…Небо разорвалось, побагровело, и по горам прокатился гром чудовищной силы. Тряслась земля. Мастерские, шахтные постройки, склады — все превратилось в груды камня и бревен.

Этот взрыв отозвался по всему Крыму, во всех врангелевских штабах. Партизанский штаб оповестил население, что всякий, кто пойдет на заготовку дров и вывозку шпал для белых, будет строго наказан.

Переполох в стане белых, как и предполагал Макаров, получился большой. Врангель сформировал целую армию для борьбы с партизанами. Во главе ее поставил опытного генерала Носовича. В армию вошли карательные отряды из немцев-колонистов и государственная стража. Отряды имелись во всех крупных населенных пунктах, охраняли побережье.

Повстанческая армия сосредоточивалась в районе Орталан, откуда удобно было нападать на обозы белых, захватывая оружие и боеприпасы, вести «топливную войну». Кроме того, отсюда можно ударить на Симферополь — Джанкой, когда Красная Армия двинется через крымские перешейки.

Теперь, когда дела шли успешно, а приток в Повстанческую армию с каждым днем увеличивался, Мокроусов мог с чистой совестью доложить штабу фронта: задание выполнено — армия создана и действует! Собственно, армия пока насчитывала пятьсот-шестьсот бойцов, но это можно было считать ядром. Каждый полк, каждый отряд имел подрывные команды, действующие беспрестанно, — разрушали железнодорожное полотно, склады, портовые сооружения, мельницы и заводы, работающие на оборону Врангеля.