Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
Осенью Герасименко дал Кузьмину группу, провел его на должность старшего научного сотрудника (и тем, дальновидный, уравнял его с Н, в должности), цепляясь к пустякам, изругал два варианта программы и, казалось, не замечал инородных "розочек", изучение которых сам себе запланировал Кузьмин.
На некоторое время он опять увяз в хозяйственных заботах, но сказывался опыт, мало-помалу обжился в двух комнатах, обучил лаборантов, и начались еженедельные совещания у Герасименко, лихорадка из-за перебоев в экспериментальных материалах и другие мелочи.
По субботам он таскался по магазинам,
Наташа удачно устроилась на работу, нашла подходящий техникум. По вечерам, усевшись за противоположными концами обеденного стола, они работали до вечернего чая на кухне, Наташа -более усидчиво. Она очень многое успевала сделать на ходу: забежать к его родителям, набраться там у мамы тонких женских новостей и тотчас же перекроить юбку, подсунуть Кузьмину новый галстук, сдать экзамены и все поломанные электроприборы в ремонт,- и Кузьмин все никак не мог к ней привыкнуть: она все время менялась. В этом и была ее тайна, а он, глупый и счастливый, этого не знал.
(А летом, отдыхая вместе с Алешкой на юге, Кузьмины нашли ему невесту. Именно Наташа, зорко оглядывающая пляж, обратила их внимание на ту девушку. "Вот та брюнетка, Алеша, была бы тебе под стать",- обронила она как бы мимоходом, и под насмешки Кузьмина Алешка пошел знакомиться. И в том, что женщины не подружились, Наташа не видела ничего особенного; мужчины сделали вид, будто это и в самом деле не важно, но встречаться стали реже. Это только потом, тридцатилетние, ставшие уже матерями, женщины посчитали допустимым близкое существование друг друга.)
Ниспосланная ему благодать в домашних делах имела один изъян. Еще в первую московскую зиму, в годовщину смерти Крестны, они вдвоем поехали на кладбище. Кузьмин долго плутал, пока отыскал ухоженную могилу. Они оставили на снежном холмике цветы, на которые, не поскупившись, потратилась Наташа, в храме положили на поднос всю монету, которая нашлась в карманах, а вернувшись, сели рассматривать Крестнины фотографии.
– Ты по материнской родне пошел,- сказала Наташа, по-хозяйски разглядывая Кузьмина. Она повертела его голову, держа за подбородок, чмокнула в нос._
– Выходит, я красивый?
– ухмыляясь, спросил Кузьмин.
– Некоторые мне завидовали,- сообщила ему Наташа. Она понаблюдала за его реакцией и, усмехнувшись, взялась за пачку документов. Там была справка из отделения Госбанка от августа 1942 года о приеме драгоценностей, поздравление ко дню рождения, подписанное Орджоникидзе... Бестрепетной рукой Наташа развязала бантик ленточки, связывающей письма. Кузьмин накрыл ее руку своей. "Не надо", - сказал он просительно и мягко.
В уголке шкатулки Наташа обнаружила потертый изящный футлярчик, открыла его, и им в глаза брызнули серебристые и голубые искры.
– Какая красота!
– восхитилась Наташа.- Я примерю?
– Родишь ребеночка - твое,- сказал Кузьмин, останавливая ее руку и сетуя на свою забывчивость.
– Не ко времени нам сейчас ребенок,-упрямо сказала Наташа.-Поживем для себя! Я хоть техникум закончу.
...Осенью
– Сдача дел, Андрюша,- сказал он, подмигнув.- Да вы не смущайтесь, это так естественно, но противно...- И голос его задрожал.- Извините!
– сказал он, кашлянув.-Вы так ничего и не написали, да? Ну так слушайте. На последнем симпозиуме в Брно со мной только и разговаривали о вас. Я уже знал про это,- шеф прижал руку к животу,- и рискнул: изложил вашу концепцию, сославшись на диссертацию. Думаю, что к вам скоро обратится профессор и академик Кириллов - фантазер вроде вас. Идите к нему - вам мой совет. Они, конечно, ничего еще не умеют и мало что знают, но Кириллов, по-моему, всерьез занялся этой гадостью. И, главное, с современных позиций. И еще...- Шеф, морщась, боком прошел к дивану, лег: наверно, его схватывала боль.- На ваших глазах повалятся некие авторитеты и всплывут неизвестные имена. Пусть это станет вам уроком - не изменяйте себе, не дешевите. Скажите мне как на исповеди: вы не отказались от своей концепции?
– Нет... Кое-что изменилось в масштабе...- поправился Кузьмин.
– Ну, слава богу,- сказал шеф, укладываясь на бок, и Кузьмин помог ему удобно пристроить подушку.- Надеюсь, что это у вас навсегда - диалектичность. Вы понимаете, что ни одна гипотеза не в силах охватить явление целиком?
– Конечно,- уверенно сказал Кузьмин.
– Когда-то, выступая - первый и последний раз, да?
– вы чудесно сказали о живой воде. Это ваш кирпичик в общем здании. Но, умоляю вас, не замыкайтесь на этом. Ваша концепция красива и естественна, но только для первого этапа. А вы остановились, Андрюша!-упрекнул он.- Вы уже сжились с ней. Это плохо. На чем bbiспоткнулись?
Шеф вздохнул. Кузьмин сидел рядом с ним в кресле и страстно желал одного: чтобы в комнате не было так светло.
– И не говорите надо мной, что я был очень добрым и деликатным человеком, ладно? Хе-хе...
12
Я - успею, решил он. Я сделаю. Что-то волчье проскальзывало у него в глазах, когда он явился к Герасименко и истребовал две недели на написание статьи. "Какая муха тебя укусила?" - вертелся на кончике языка у Герасименко вопрос, но он, опытный человек, смолчал.
Дома Кузьмин сел, обложился журналами и журнальчиками со своими статьями, привычно надергал из них таблицы, прищурившись на антресоль, сформулировал первую фразу и бойко застучал на машинке. Но на второй странице он завяз: то, что получалось, кривило статью, загибало рельсы на привычную колею. Он покрутился по комнате, сбегал за сигаретами на улицу, пообедал с обрадовавшимся дядей Ваней. Всласть накурившись, он выдрал из машинки написанное и сел писать заново. Но опять ничего путного не получилось.