Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
– Я решила - решилась!
– вас спросить. И объяснить одну вещь,- сказала Кузьмину Актриса, когда он провожал ее домой.
Под светом фонарей искрился сыпучий снег, скрипел под их медленными шагами. На пустынной Пушкинской она остановилась напротив памятника, оглядела всю площадь. Было тихо; неподвижные деревья, осыпанные снегом, и канделябрами торчащие фонари, темный фасад кинотеатра делали пейзаж похожим на декорацию.
– Почему вы скучный, милый доктор? У вас даже нос стал расти. Ну, посмотрите!
– Актриса повела рукой, как бы открывая Кузьмину площадь.- Какой прекрасный, торжественный и нежный мир вокруг вас!.. Вот, смотрите, скучный гений,- идет снег! И в каждой
– есть хоть атом тех, кто был прежде нас. Их нет, и они с нами. Во всем! Но тише, тише: вы на сцене,- шепнула она, и Кузьмин, подчиняясь, прислушался - поддался ее взгляду.- Вот рампа,- так же таинственно продолжала она шептать.- А занавес уже поднят. И зрители на своих местах. И статисты. И у вас - роль, в этом акте. Единственная! Безумный театр!
– воскликнула она, почти заплакала.- Без сценария и режиссера!.. Что будет, доктор милый?
– Что случилось?
– Кузьмин наклонился к Актрисе, заглянул ей в лицо.
– Там плохо. Она все оставила, прекратила работу. Вы понимаете? Сейчас все зависит от вас. Найдите "включения"! Найдите что-нибудь! Почему, почему вы уехали?
– На том уровне я себя исчерпал,- сказал Кузьмин, и это прозвучало снисходительно. Актриса внимательно взглянула на него, выпростала свою руку из-под его руки и заступила дорогу.
– А сейчас у вас тот уровень?
– Сейчас у меня годовой отчет и ревизия,- отшутился он.
А между тем их старый дом стали выселять, и однажды Наташа прямо в коридоре бросилась Кузьмину навстречу, повисла на нем, держа в руке открытку из райисполкома.
И вот - все! Он тихо притворил знакомую дверь, расцеловался с плачущим, дребезжаще причитающим дядей Ваней и вместе с Николашкой поднял, понес вниз шкаф. Он никогда, никогда больше не возвращался к этому дому, хотя бы потому, что дом сломали, размололи его кирпичи, засыпали его фундамент песком, а потом черной пахучей землей, насадили деревца, и получился миленький дворовый садик с уютной толстенькой монастырской стеной в углу.
13.
Прошел еще год. До Кузьмина дошло, что понедельник - день тяжелый, что хорошо работать поблизости от дома, что однокомнатная квартира- еще не рай.
Летали ракеты, и люди уже осторожно вышли в космос, впервые действительно оторвав себя от среды обитания; уже осуществилась пересадка сердца и даже гена, трансплантация почки стала обыденностью, а люди болели и умирали от гриппа, в эпидемиях холеры; инфаркты и рак убивали по-прежнему. В Копенгагене отец современной иммунологии сказал журналистам: "Значит, овладеть биологией человека труднее, чем выйти в космос, трансплантировать сердце и изменить один ген. Нужны усилия, сравнимые с работой Создателя, ибо мы замахнулись на саму смерть!"; а у Кузьмина родилась светловолосая и светлоглазая Анюточка.
– Эта складная девка- порох!
– определила Актриса.- Ваших кровей,- оглянувшись на дверь, шепнула она Кузьмину.– И вам с ней не совладать. Берите меня в няньки! Я отснялась, делать ничего не хочу. А в лабораторию к себе вы меня не возьмете? Куда бы мне приткнуться?
В любви рожденная, шустрая и предприимчивая, Анюточка сразу начала дружить с миром; она с рождения узнавала предметы и явления, такие, например, как отец. Еще не умея лепетать, она при виде Кузьмина начинала вопить и распеленываться, а прилипнув к нему, успокаивалась. С того мгновения, как Наташа подала ему пухлый кулек с чмокающей Анюткой, он стал рабом и отцом всех детей.
Если он был дома, он не спускал Анюточку со своих рук, несмотря, на Наташины слезы и уговоры:
В те бессонные ночи он окончательно уверовал в телепатию - были минуты, когда в раскрытое его сознание приходили мгла и смутные тени, беспокоящие Анюточку, и всей силой своей он разгонял их, выводя в синь неба ясный солнечный круг, и - видел!
– как успокаивается дочка.
Она засыпала, нежная улыбка ложилась на губки, а Кузьмин, обмирая, высвобождал ее ручку и, едва касаясь, целовал тонкие чуткие пальчики. Солнце, свет, любовь, чудо и счастье, нежность и роза - так он называл ее, пеленая и купая, забавляя и качая.
"Я не один!
– вопил он про себя.– Я уже был и есть! Но ведь я еще и буду!!!"
О себе он знал - он обрел непотопляемость.
А в лаборатории была рутина: хозрасчетные темы фантазию держат в узде - и группа Кузьмина отрабатывала повышенные оклады. Но время от времени
Кузьмину приходили в голову какие-то странные идеи: они не укладывались в старую концепцию, их общий характер одновременно и волновал и расхолаживал его. Уступить их давлению значило бы предать Коломенскую, Любочку, смутить их, безоговорочно верящих ему.
И– "...извините, что задержался с ответом. Результаты неплохие, а по смыслу своему - просто великолепные. Но попросите Любочку работать чище- было много грязных препаратов. Как ваше здоровье?
– писал он Коломенской.- У нас только и разговоров, что о проекте Энгельгардта "Ревертаза". Как странно, что еще несколько лет назад мы говорили об этом, используя лишь другую терминологию. Существенных новостей у меня нет..."
Он научился ругаться и ссориться: ругался с Наташей - она хотела отдать Анюточку в ясли. ("Все нормальные дети ходят в ясли!"– "И не вылезают из соплей, а их матери - с больничного!" - "Все дети болеют! Наша такая же, как все!" - "Будешь сидеть два года! Это моя единственная дочь! Тебе что, денег не хватает? Это твой единственный долг, пойми! Я могу сделать все! Но не могу заменить ей мать, не дано!")
Он отпраздновал тридцатилетие - дома и на работе. (Там, пожалуй, впервые оценив, как много значит для престижа красивая и светски-общительная жена.) А дома, когда гости разошлись и Анюточка заснула у него на руках, прислушиваясь к Наташи-ным шагам на кухне и оглядываясь округ себя, он подумал: это счастье, вот эта минута!
Тенью скользнула мысль: ничего не было ни от Актрисы, ни от Коломенской - ни письма, ни телеграммы.
Телеграмма пришла: "Коломенской апоплексия, состояние тяжелое",- за подписями Актрисы и Любочки. Он уже купил билет, когда позвонила Актриса: