Последние капли вина
Шрифт:
Как бы ни был он занят, но всегда находил время сказать доброе слово.
– Кажется, их триерарх свалился за борт, - сказал я, - хоть поручиться не могу. Ты видел наши корабли?
Сначала он не ответил, потом наконец проговорил:
– Да, видел. Неслись с попутным ветром во всю прыть.
Я уставился на него:
– Но ведь противник уйдет с Лесбоса в тот же миг, как получит весть! Наше дело сделано - почему же они не вернулись за нами?
– Полагаю, хотели отрезать бегущих спартанцев.
Но в голосе его прозвучала нотка, которой я не слышал с того дня в Коринфе, когда он лежал в храме Асклепия.
За его словами чувствовалась горечь; я проворчал:
– Алкивиад бы вернулся.
Лисий кивнул.
Я продолжал:
– Сколько раз было, что мы отправлялись помочь охромевшим уткам, теряя из-за этого добычу!
Тут мы нырнули в волну и зачерпнули достаточно воды, чтобы свести на нет работу целой смены. Он сказал:
– Корабль уже раздет догола; пришло время снять и с людей лишний груз.
Я понял, что он имеет в виду.
Он прошел к гоплитам.
– Что ж, друзья, враг бежал. Ни один спартанец не сможет похвастать, что видел, как мы сбрасываем доспехи. Но то, что мы не отдали людям, можно без позора принести в жертву отцу Посейдону. Разоружитесь, свободные люди.
Я возился с мокрыми ремнями своей брони, стараясь справиться побыстрее. Он сделал меня воином, и я должен был отдать ему часть долга, сбросив доспехи раньше него. Панцирь Архагора, с его золотыми заклепками и головой Горгоны, слетел с меня. Я прошел по мокрой палубе и бросил его в море.
Тут подошел Терас, кормчий, и сказал:
– Ты не слишком торопишься, Лисий.
Я огляделся, оценивая погоду, и понял, что он прав.
– С твоего разрешения, - продолжал он, - я прикажу сломать надстройку.
Не было нужды говорить что-то еще: так делают в самом конце, чтобы тем, кто останется на плаву, было за что держаться.
– Отлично, - отозвался Лисий.
– Разбей и лодку тоже.
У нас была на борту небольшая лодка, чтобы подвозить на корабль воду и припасы в тех местах, где нельзя вытащить его на берег.
Терас взглянул на него; Лисий спросил:
– Сколько человек она сможет поднять при такой волне?
– Четверых, - ответил Терас.
– Может, пятерых.
– А досок от нее хватит на десяток, а то и дюжину. Разбей ее.
Я вернулся к вычерпыванию и вскоре услышал стук топоров. Но следом донеслись и другие звуки. Я велел людям продолжать без меня, а сам выскочил на палубу. Четверо моряков встали перед лодкой, обратив топоры к своим товарищам. Они хотели уплыть в лодке, и бунт распространялся. Уже столько людей дрались из-за этой лодчонки, что их хватило бы затопить ее сразу, как и предвидел Лисий. И тут я увидел, как он, безоружный, большими шагами приближается к месту потасовки.
Все это заняло какой-то миг. Но, помню, я еще подумал: "Неужели он до сих пор сохранил столько веры в людей?" На палубе, у разбитой надстройки, все еще оставались в стойке несколько дротиков. Я выхватил один. Лисий обратился к людям, и большинство из них опустили топоры с пристыженным видом. Но сзади него человек, глаза которого я успел прочитать еще прежде, занес топор над его незащищенной головой. Я метнул дротик, призвав на помощь Аполлона. Острие вонзилось глубоко, чуть левее позвоночника; тяжесть топора завалила этого человека назад, и он упал на древко. Я думаю, наконечник прошел через сердце. На "Сирене" дротики всегда были хорошо заточены. Это входило в число тех дел, за которыми я следил сам.
Когда они снова взялись за работу, Лисий подошел ко мне.
– Ты сказал однажды, что твоя жизнь принадлежит мне. Теперь ты свой залог выкупил.
Я улыбнулся и ответил:
– Ненадолго.
На нас надвигалась большая волна; когда она ударила, я подумал, что нас сразу затопит, но "Сирена" кое-как выползла. Только тут я ощутил на руке пальцы Лисия - он успел поймать ее, чтобы меня не смыло за борт.
– Хотел бы я знать, о чем сейчас говорит Сократ, - заметил он.
Мы переглянулись. После долгого дела нам не хватало слов, да мы в них и не нуждались. Я думал: "Стало быть, все кончено; что же, пусть бог возьмет свое".
Потом кто-то подбежал к нам с криком:
– Земля!
Мы посмотрели в ту сторону, куда он показывал, - там, за скачущими волнами, неясно проступали серые тени небольших островов. Лисий спросил:
– Где сейчас вода?
Я заглянул в люк.
– Покрыла скамьи второго яруса.
Он кивнул и дал сигнал свистком, собирая всех. Он едва успел сообщить людям, что видна земля, и показать, где она, как нас ударила следующая волна.
"Сирена" пошатнулась, как больная, тяжело и тупо, а потом пошла под воду почти на ровном киле, медленно-медленно. Думаю, если бы Лисий не крикнул мне: "Прыгай!", я бы так и стоял там, лишь бы подольше ощущать палубу под ногами, пока меня не засосало бы в воронку вслед за триремой.
Я не слишком ясно припоминаю то время, что находился в воде. Как будто сначала я цеплялся за доску обшивки, но она была слишком мала, чтобы держать меня на плаву, и все уходила под воду. Я нетерпеливо оттолкнул ее, потом подумал: "Вот это я отшвырнул свою жизнь; что ж, на том и конец". Я не знал, где восток, где запад; волны швыряли меня, я захлебывался, говорил себе, что лучше уйти под воду прямо сейчас и умереть быстро, но жизнь во мне была сильнее рассудка и продолжала бороться. Повсюду вокруг слышались крики и вопли. Кто-то повторял одно и то же:
– Скажи Крату, чтобы не продавал землю! Не продавать землю!
А потом голос оборвался на полуслове - его перекрыл рев воды у меня в ушах; когда я вынырнул, крики еще были слышны, хотя теперь слабее; что-то в голове у меня твердило: "Слушай, слушай!", а я мысленно повторял в ответ: "Не могу… С меня хватит…". Но потом все же прислушался - это кричал Лисий:
– Алексий! Алексий! Алексий!
Я крикнул в ответ и подумал: "Вот хорошо, мы поговорили напоследок". Но потом услышал рядом тяжелое дыхание плывущего человека - это приближался Лисий, подталкивая ко мне одно из рулевых весел.