Последние Каролинги – 2
Шрифт:
– И ты ей поверила?
– А почему бы мне было ей не поверить? Она, конечно, лгала постоянно, а когда не лгала, то не говорила всей правды…
– Это верно, – подтвердил он, ничего, впрочем, не уточнив.
– Но это согласовывалось с тем, что сказал Гермольд.
– А что он сказал?
– Будто бы за пятнадцать лет до… до своей смерти Одвин объявился в Туронском лесу со следами тяжелых пыток и с младенцем-девочкой. Он полагал Одвина моим отцом, но никогда в глаза не видел моей матери. А потом они с Одвином рассорились.
– Из-за чего?
– Гермольд считал,
– Какой тайной?
– Гермольд и меня спрашивал об этом. И я могу ответить тебе лишь то, что и ему. Отец говорил мне только: «Подожди чуть-чуть, и ты выйдешь отсюда царицей мира…»
– А ты сама как думаешь – существовала тайна или нет?
– Одно время я была твердо уверена, что ничего не было – только слухи, суеверия, туман в глаза… Но порой у меня возникают сомнения.
– Но ведь было же что-то, что Одвин предпочел скрыть даже от старого друга!
– А может, он ничего не сказал Гермольду, потому что сказать было нечего?
– Возможно… Но если все же тайна существовала, к чему она относилась?
– Гермольд был уверен, что к магии… Но я, откровенно говоря, походив в подручных у Заячьей Губы, в магию просто не верю. И отец меня магии никогда не учил.
– А чему он тебя учил?
– Многому. Естественным наукам. Языкам. Истории. Философии… – Она слабо рассмеялась. – Уверена, что редкая принцесса в империи получила образование, равное моему… и это при том, что мне не разрешалось даже выйти в соседнюю деревню!
Он снова тяжело задумался, и она это заметила.
– Зачем тебе все это нужно знать?
– Нужно. Если бы я знал все это раньше, возможно, мы оба меньше мучались.
– А может, это было необходимо?
– Как могут мучения быть необходимы? Хотя… Все равно, я хочу узнать как можно больше.
– А я хочу родить здорового ребенка.
– О, Господи! – Он откинул голову. – С первого дня после свадьбы я изводил тебя разговорами о ребенке, а теперь, когда он должен родиться, не сказал о нем ни слова!
– Ты хочешь говорить о нем?
– А ты?
– Если можно, завтра. То есть уже сегодня. Но позже. Что-то я устала.
– Да. Это была тяжелая ночь. Я всегда был безжалостен к тебе. Даже теперь. Особенно теперь. Тебе бы давно спать нужно… Не вставай, я тебя донесу.
– Я еще не дошла…
– Не спорь! Он легко подхватил ее на руки (вчера еще он не знал, решится ли когда-нибудь дотронуться до нее), донес до постели, помог раздеться и укрыл одеялом. Она уснула почти сразу же. Но Эд, несмотря на все напряжение последних дней, спать не хотел. Он сидел на кровати, смотрел на жену и думал – хорошо, что он не сказал ей всей правды. Ни о том, кем ему приходился Одвин, ни об истинных причинах своих мучений. Это уж слишком для беременной женщины, какое бы крепкое здоровье у нее ни было. И, кроме того, в том, что рассказала Азарика, он услышал нечто крайне важное. Что бы там ни было, склад ума у него было практический. Разумеется, существуют младенцы, подобранные в канаве из милости. Маленький Винифрид, к примеру. Только Азарика, судя по тому, что он узнал, к числу таковых никак не принадлежала. А это означало еще одну тропу, ведущую в прошлое. И он пройдет по этой тропе до конца.
Наутро он, однако ж, вызвал сначала Сулеймана и подробно расспросил его о состоянии здоровья королевы и обо всем, что может угрожать ей в ее положении. Сама королева сочла это излишним.
– Я совершенно здорова. – Она копалась в своем ларце с лекарственными травами, который значительно обогатился после поездки в Веррин. – Повредить мне может разве что стрела в горло либо лошадиная доза яда.
– Никогда не говори так, – резко сказал он. – Даже в шутку. – И, опасаясь, чтобы его слова не прозвучали грубостью, тут же добавил: – Хвалишься здоровьем, а сама роешься в лекарствах.
– Потому что я в них разбираюсь не хуже твоего Сулеймана. Это женское дело – лечить. А травы я ищу не для себя, а для Нантосвельты.
– Вот уж кто здоровее всех в замке, так это твоя Нантосвельта.
– Это с виду. Тебе же она не пожалуется на свои хвори. По-моему, у нее почки не в порядке. Ага, что у нас там: тысячелистник, череда, шиповник, хвощ, толокнянка…
– Откуда Одвин знал Гермольда? – неожиданно спросил Эд.
Она оставила ларец. Черные глаза взглянули на него, и внезапно колыхнулась в них завеса такого непроницаемого мрака, что он пожалел о своем вопросе. Но она уже отвечала.
– Они вместе учились в школе у святого Эриберта при Рабане Мавре. Отец, Гермольд и Фортунат.
– И Фортунат сюда же замешан?
– Замешан – это сильно сказано. Он, кажется, не в одно время с ними учился, он ведь старше. А потом, ни Гермольд, ни отец там не задержались.
Последовала пауза. Эд помнил, куда подевался после монастыря Гермольд. Но говорить ему об этом не хотелось, равно как и вспоминать все, связанное с именем Роберта Сильного. И он спросил:
– Почему… Одвин не задержался в монастыре?
– Бежал от обвинений в ереси… за хранение каких-то книг… халдейских, так говорил Гермольд. Хотя кто знает… впрочем, были у него манускрипты, на неизвестном мне языке писаные…
Были, подумал он. В доме, который я уничтожил. Ей, видимо, тоже были тяжелы эти воспоминания, поэтому она заговорила о другом.
– Поэтому, когда я пришла в монастырь, я сказала, что мой отец – Гермольд. Понимала, что имя Одвина здесь называть небезопасно. А Гермольд перед церковью был чист. Не знаю, насколько поверил Фортунат в эту сказку. По-моему, ни на грош. Но мы об этом никогда не говорили. Спроси его сам. Если хочешь. Но лучше не надо.
– Я и тебя больше не буду спрашивать. Будь спокойна, ни о чем не думай, лечи свою Нантосвельту. Если хочешь…
Он и в самом деле решил до поры не беспокоить Фортуната. Но что ж это за место такое, к которому сходятся все дороги, узел, из которого тянутся все нити – монастырь святого Эриберта? Или это не нити – паутина, в которую вплетены жизни его самого, Азарики, Фортуната, а теперь, значит, и… Одвина (он никак не мог назвать убитого отцом). И что еще за тайны он, возможно, хранит в себе?