Последние километры(Роман)

Дмитерко Любомир

Уже не один десяток километров отмахал на виллисе комбриг, но время от времени наталкивался на лаконичное уведомление гигантскими буквами то мелом на заборах, то углем на стенах: «Кваша пошел на Берлин!».

После утреннего совещания с Соханем, который ночью прибыл в Обервальде, комбриг решил ознакомиться с районом Одера, где намечалась переправа бригады. Чтобы выиграть время, пересел в виллис, приказав лейтенанту Черному привезти тридцатьчетверку в условленное место. Туда же должен был прибыть и инженер Никольский со своими помощниками.

Обервальде

был далеко позади. Там сейчас кипит жизнь. Сохань разрабатывает новый этап операции, Майстренко подтягивает тыловое хозяйство, Терпугов налаживает работу политорганов, в функции которых теперь входила и еще одна очень важная задача — разъяснять наши цели и идеи местному населению. Дело новое, к тому же осуществлять его нужно было на немецком языке. Старший лейтенант Горошко договорился об этом с несколькими полонянками, в том числе и Катериной Прокопчук.

Ужин в доме профессора в Обервальде разбередил душу Березовскому, напомнил ему о том, что сопровождало его с юношеских лет: о тельмановском Рот Фронте, о многовековой культуре немцев, об интернациональной солидарности трудящихся.

Догнали толпу беженцев. За исключением нескольких стариков, это все были женщины разного возраста, почти все они катили впереди себя нагруженные домашними пожитками детские коляски. Кое-где в колясках сидели ребятишки. Услышав сигналы автомобиля, беженцы бросились врассыпную. Одна коляска опрокинулась в кювет. Из нее выпал ребенок, изможденная бледнолицая женщина распласталась над ним в немом отчаянии.

— Так вам и нужно! — вырвалось у Наконечного. — Чтоб знали, волчицы, что такое война!

— Дети не виновны, — возразил Чубчик.

— Все они одинаковы, — стоял на своем Наконечный.

Комбриг приказал остановить машину. Наконечный выполнил приказ, но сам даже не сдвинулся с места.

Иван Гаврилович знал, что у водителя есть свой личный счет к врагу. А у кого его нет? Вот у Платонова тоже — отец-ополченец погиб под Тулой, брата-комсомольца замучили полицаи. Но Сашко остался человеком. Без этого, без человечности, мы, очевидно, утратили бы свой облик, перестали быть самими собой, советскими людьми.

Немка лежала ничком на снегу и глухо стонала. Перепуганный ребенок молчал, хлопая доверчивыми глазами. Сашко посадил ребенка в коляску, вывез ее на дорогу. Женщина не шевельнулась. Чубчик и Березовский подняли ее. Она взглянула на них безумными от испуга глазами: «Не могу! Я больше не могу!».

Полковник, с трудом подбирая немецкие слова, сказал громко, чтобы это услышали и все остальные:

— Возвращайтесь домой! Для вас война закончилась!

Фронтовая дорога разворачивала перед экипажем виллиса новые картины. Мелькали населенные пункты. Грохотали танки резервных маршевых рот, подтягивались тылы стрелковых дивизий. Надписи сообщали: «Синюков — третья улица направо», «Медсанбат — налево в школе», «АХО — пятый дом за углом». Метровыми буквами вписывал свое имя в летопись победы неутомимый Кваша. Хотя до Берлина было еще довольно

далеко.

Зато уже близко Одер. На правом фланге клубится дым, горит Оппельн. Ночью в город прорвалась штурмовая группа танков во главе с Бакулиным. Противник отступил за речку, ведя интенсивный артогонь с левого берега. В некоторых кварталах города еще идет бой.

По обочинам дороги отдыхает группа освобожденных из фашистской каторги иностранных рабочих. Увидя советского офицера, они встают, машут руками, выкрикивают приветствия на французском, голландском, чешском языках.

Машина комбрига приближалась к Одеру. Впереди еле заметно замаячили фигуры. Трое в гражданском — он, она и девушка-подросток. Шли навстречу. Комбриг остановил машину. Все трое автоматически подняли руки вверх. Храбрее всех выглядела, хотя и с поднятыми руками, десятилетняя девочка.

— Вы Одер хорошо знаете? — спросил комбриг у мужчины.

Ответили втроем на ломаном польском языке:

— Мы поляки! Гитлер капут! Не убивай, пан!

Березовский понял, что ничего от них не добьется и разочарованно махнул рукой. Троицу будто ветром сдуло.

Берег реки запрудили люди, кони, машины. Одер… Онемеченная славянская Одра. Ключ к оперативным просторам Саксонии. Он стал и могучим магнитом, который притягивал к себе передовые силы наступающих частей, и серьезной преградой, тормозившей их продвижение вперед.

Река спокойно течет, закованная в берега дамб, то привольно разливаясь, то вдруг разветвляясь на рукава, которые омывают два узких и длинных островка. Только кое-где лед сплошной, но все равно он еще очень крепок. О настиле для танков нечего и думать — такой лед не выдержит. Нужно искать брод.

Неподалеку виднелось какое-то здание. Держа автомат наизготовку, комбриг в сопровождении Платонова подошел к усадьбе и постучал в окно. В комнате блеснул огонек. Вскоре во двор вышел пожилой худощавый мужчина.

— Чем могу служить? — спросил он на довольно сносном русском языке.

— Откуда знаете русский язык? — удивился полковник.

— Ничего особенного: мы ждали господ, — с некоторой бравадой отпарировал немец, — потому и научились.

«Врет, — подумал Иван Гаврилович. — Топтал, сукин сын, нашу землю либо теперь, либо еще в восемнадцатом, тогда и нахватался».

А вслух спросил наугад:

— Где твои сыновья?

— Сыновья? — переспросил бауэр и грустно покачал головою. — Эх, были бы у меня сыновья…

Он не скрывал своей враждебности. Казалось, даже кичился ею. Комбриг закурил папиросу, курил он редко, лишь тогда, когда очень нервничал. Сплюнул на снег горьковатую слюну и твердо сказал:

— Покажешь брод.

— Значит, паны, — бауэр снова говорил с насмешкой, — прошли Днепр и Вислу, а на Одере ищут брода?..

— А ты поменьше разглагольствуй. Так будет лучше.

Бауэр пошел к машине в своей легкой фланелевой сорочке. К виллису подкатила еще одна машина — пикап Никольского. Вадим Георгиевич шел навстречу.