Последние километры(Роман)
Шрифт:
— Вот оно как, — указал рукой Барамия.
— Вижу, — ответил комбриг. — Потому-то они так яростно и сопротивляются.
— До Берлина тридцать девять километров, — прочел на указателе Сашко Чубчик. Итак, будет еще тридцать девять боев.
— И сто тридцать девять в самом Берлине, — сердито сплюнул Барамия и произнес непонятные слова.
Сашко поинтересовался:
— На каком это?
— На мингрельском. Если бы не комбриг, я сказал бы тебе и по-русски.
Тем временем автострада оживала. Похоронная команда снимала и закапывала
От большей части Новой имперской канцелярии остались обгоревшие стены и потрескавшийся мраморный цоколь. Американские «летающие крепости» и советские бомбардировщики изрядно покорежили казенную помпезность гигантского сооружения, которое по указанию фюрера проектировал главный архитектор рейха и рейхсминистр хозяйства Альберт Шпейер.
Словно крысы на тонущем судне, Гитлер и его ближайшие подручные забились в восемь комнаток-нор стального бункера, на глубине пятнадцати метров под землей.
Утром двадцатого апреля Гейнц Линге, личный слуга Гитлера со званием штурмбанфюрера СC, сделал очередную запись в своем дневнике: «Сегодня день рождения фюрера. Ему исполняется пятьдесят шесть. Выглядит очень плохо».
Сообразительный лакей завел себе эту тетрадь, будучи твердо убежденным в том, что каждое записанное в нем слово взойдет когда-то золотыми рейхсмарками и обеспечит ему беззаботную старость. Аккуратно закрыл дневник, положил в маленький ночной столик, запер ящик на ключ. Ждал, когда проснется хозяин.
Еще десять дней назад полтора десятка слуг были отправлены в баварские горы, в Оберзальцберг, куда сегодня должен переехать фюрер. Оттуда он будет руководить боями, которые спасут фатерлянд.
Наконец зазвенел звонок, и Линге бросился очертя голову. Возле спальни фюрера его встретил майор Альберт Борман, адъютант Гитлера, брат Мартина Бормана — казначея и фактического руководителя нацистской партии. Борман-старший и партийная касса находились в другом бункере, тут же, поблизости. Третий и последний бункер принадлежал комендатуре полуразрушенной Новой имперской канцелярии.
— Подожди минутку, — приказал слуге адъютант. — Фюрер чувствует себя плохо.
И бесшумно скрылся в соседней комнате-клетке.
Не через одну, а через целых тринадцать минут — Линге следил по часам для дневника! — из спальни выплыл приземистый доктор Морель с неизменным своим саквояжиком. В нем — Линге знал это доподлинно — шприц и удивительная мешанина лекарств, которыми жуликоватый Морель поддерживал гаснущие силы фюрера.
Гитлер сидел на постели, опустив на пол худые, узловатые ноги. Был он в длинной, до самых пят, ночной сорочке. Лицо пепельно-серое, под глазами тяжелые синие мешки, руки дрожат, особенно левая, контуженная
— Доброе утро, мой фюрер! — поздоровался Гейнц Линге. — Сердечно поздравляю вас с днем рождения. Желаю вам крепкого здоровья и…
— Оставь, Линге, не нужно. Я свое здоровье отдал Германии. И здоровье, и жизнь. Давай одеваться.
Каждодневная процедура одевания была настолько знакома штурмбанфюреру, что он мог выполнять все необходимые движения с закрытыми глазами. Общаясь со своим властелином, Линге никогда не позволял себе излишней фамильярности. Но сегодня, в такой день, отважился на слова успокоения.
— Я хорошо знаю Оберзальцберг. Это поистине очаровательное местечко. Там…
— Никуда я не поеду, Линге. Слышишь, никуда! — И уже не для слуги, а для истории изрек: — Мы не капитулируем никогда!
Гейнц Линге оторопел. Как?! А слуги, поехавшие в Оберзальцберг для подготовки квартиры? Счастливцы! Теперь они, по крайней мере, среди гор, на свободе.
Он машинально подал черные штаны, коричневый китель с черной повязкой, сапоги… Если фюрер передумал, значит, что-то изменилось. Видимо, он будет руководить решающими боями отсюда!
В самом деле, с тех пор, как было решено переезжать на юг, то есть за десять последних дней, изменилось очень многое. Красные перешли в генеральное наступление. Оборонительные зоны немцев не выдерживали удара. Гул канонады доносился до окраин Берлина.
Замыкалось кольцо и с других сторон. В Вене красные, на верховьях Дуная — французы, на Эльбе — американцы, на окраинах Бремена и Гамбурга — англичане.
Оберзальцберг? Бесплодная фантазия, наивная мечта! Свой долг он выполнит до конца здесь, в Берлине.
Завтракал у Евы Браун. Она специально приехала сюда на день его рождения и заняла в бункере отдельную комнату.
Воспаленными от бессонницы глазами смотрел он на свою любовницу, на свою позднюю странную любовь единственного, по-настоящему верного ему человека во всей Германии. Вспомнил шумный Мюнхен, рекламное фотоателье Гофмана и ее — скромную сотрудницу, дочь старомодного учителя ремесленной школы. Их скупая любовь в нанятой квартире, длительные разлуки, ее сомнительное положение в обществе.
Чтобы доставить ему удовольствие, Ева включила «телефункен». Торжественный с артистическим надрывом голос Геббельса, слишком громкий для его мизерной фигуры, поздравлял немцев с днем рождения фюрера, призывал их верить в победу. Гитлер поморщился. Ева нажала на миниатюрный белый клавиш, приемник умолк.
…Через два часа, ослепленный солнцем, Гитлер выполз из укрытия. Еще раз увидел жуткие руины, под которыми теперь постоянно жил и дышал. Во дворе и в саду валялись обломки стен, мраморных плит, бронзовых канделябров. Деревья протягивали к нему изуродованные ветви и изломанные стволы: некоторые из них, вырванные с корнем, лежали, как мертвые солдаты на поле боя. «Проклятье! Ничтожный, жалкий немецкий народ, оказавшийся недостойным своего великого вождя!..»