Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна
Шрифт:
— И что ты отвечал?
— Ничего — я ведь ничего и не знаю. Разве у меня могут теперь быть воспоминания? Вы заставили меня занять место другого человека, и я не знаю даже, кем он был, тот другой.
— Я — тоже, — усмехнулся князь. — В этом как раз и состоит необычность твоего случая, Пьер.
— Ах! Вы смеетесь! Вы все смеетесь! Но я скоро буду этим сыт… Я замешан в множество не слишком чистых дел… Не говоря уже об опасности, которой подвергаюсь, играя роль личности, которой не являюсь.
— Как так — не являешься? Ты герцог — не менее, по крайней мере, чем я князь… Может быть, даже больше… И затем, если и не являешься, стань им, черт возьми! Женевьева может выйти замуж только за герцога. Смотри-ка на нее! Разве она не заслуживает того, чтобы ты продал душу ради ее прекрасных глаз?
Он, собственно, не очень и обращал внимание на юношу, безразличный к тому, что тот думал. Они вошли в дом, и у самой лестницы появилась Женевьева, грациозная, улыбающаяся.
— Вот вы и вернулись! — сказала она князю. — Тем лучше! Я так довольна! Хотите повидать Долорес?
Мгновение спустя она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. Долорес выглядела еще более бледной, более исхудалой, чем в тот день, когда он видел ее в последний раз. Лежа на диване, укутанная в белые ткани, она казалась больной, отказавшейся от борьбы. Сама жизнь — вот против чего она устала бороться, сама судьба, наносившая ей удар за ударом — вот кому она была готова сдаться.
Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью, с волнением, которое и не пытался скрыть. Она поблагодарила его за симпатию, которую он ей выказывал. Заговорила в дружеских выражениях о бароне Альтенгейме.
— Вы знали его раньше? — спросил он.
— Только слышала о нем — от мужа, с которым его связывала самая тесная дружба.
— Я знавал некоего Альтенгейма, проживавшего на улице Дарю. Не думаете ли вы, что это он?
— О, нет… Этот живет… В сущности, я мало что о нем знаю. Он давал мне свой адрес, но я не могла бы сказать…
Побеседовав с ней несколько минут, Сернин откланялся.
В вестибюле его ждала Женевьева.
— Мне надо с вами поговорить… — сказала она с живостью. — О важных вещах… Вы его видели?
— Кого это?
— Барона Альтенгейма… Но это не его имя… По крайней мере, у него есть еще одно… Я его узнала… Он об этом не подозревает.
Охваченная волнением, она повела его прочь от дома.
— Спокойствие, Женевьева.
— Это тот, который пытался меня похитить… Не будь тогда бедного господина Ленормана, я бы погибла… Ведь вы об этом, наверно, знаете, — вы, которому известно все.
— Как же его на самом деле зовут?
— Рибейра.
— Вы уверены?
— Он напрасно изменил внешность, акцент, манеры, я сразу его узнала — по тому отвращению, которое он мне внушает. Но я не стала ничего говорить — до вашего возвращения.
— Не сказали ни слова госпоже Кессельбах?
— Ни слова. Она казалась такой счастливой, что встретилась с другом своего покойного мужа. Но вы ей все скажете, не так ли? Вы ее защитите? Не знаю даже, что он задумал против нее, против меня. Теперь, когда господина Ленормана больше нет, он ничего уже не боится, ведет себя здесь как хозяин. Кто мог бы его разоблачить?
— Я. Я отвечаю за все. Только никому ни слова!
Они подошли как раз к ложе консьержей. Дверь открылась.
Князь добавил:
— Прощайте, Женевьева, и главное — будьте спокойны. Я с вами.
Он закрыл дверь, повернулся и чуть было не отшатнулся. Перед ним, подняв голову, широкоплечий, могучий статью, стоял человек с моноклем, барон Альтенгейм. Две или три секунды они смотрели друг на друга в молчании. Барон улыбался.
— Я ждал тебя, Люпэн, — проронил он.
Как ни владел собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а противник, наоборот, первым его разоблачил. И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.
Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.
— Что же дальше? — спросил Сернин.
— Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?
— Зачем?
— Хочу с тобой поговорить.
— Какой день тебе подойдет?
— Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.
— Почему бы не у тебя?
— Ты не знаешь моего адреса.
— Знаю.
Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:
— 29, вилла Дюпон.
— Отличный ход, — сказал барон. — Значит, завтра, у меня.
— Завтра, у тебя. В какое время?
— В час дня.
— Буду.
Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.
— Еще слово, князь. Бери с собой оружие.
— Зачем?
— У меня четверо слуг, а ты будешь один.
— Со мной — мои кулаки, — отозвался Сернин. — Игра будет на равных.
— Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:
— Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.
— Для чего?
— Я передумал, приду с хлыстом.
II
Ровно в час пополудни одинокий всадник въехал за решетку виллы Дюпон на тихой провинциальной улице, единственный выход которой приводил на улицу Перголез, в двух шагах от авеню Булонского леса. По обеим ее сторонам тянулись сады и красивые особняки. Замыкал ее большой парк. В его середине возвышался старинный, просторный дом, за которым проходила Кольцевая железная дорога.
Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.