Последние саксонцы
Шрифт:
Брюль явно совсем в это не вмешивался, это получалось само собой.
Нужно было иметь неординарную ловкость, знать характер короля и иметь отвагу, чтобы в течение нескольких десятков лет удерживать короля в этой опеке, не дать ему двинуться, ничего предпринять, подумать даже. Брюль выделывал эти штуки очень простым способом. Подкреплял в Августе III все его слабости, помогал их развитию, для перерождения в зависимость, заботился о страстях, вкусах, фантазиях.
Любовь и почтение к памяти отца были пружиной, которая побуждала короля подражать ему во всём, кроме
Брюль наперёд старался о том, чтобы всегда этих забав его пану хватало, занимал его ими до той степени, что на другое потом ни времени, ни сил не оставалось.
В наследство от отца король взял также вкус к Лейпцигской ярмарке, на которую для забав съезжались тогда немецкие князья, все их дворы, дамы и молодёжь. Чрезвычайно оживлённая Лейпцигская ярмарка была венецианским карнавалом севера. Август III сколько мог раз, прибывал в Лейпциг на масленицу, развлекался вплоть до Великого поста и радовался, когда находил многолюдный съезд. Брюль, естественно, никогда его сопровождать не отказывался.
Привозили французских актёров и торговля также этим пользовалась.
Всё то, чего король во время Семилетней войны был лишён, тянуло его теперь в Дрезден и Лейпциг, в Хубертсбурский лес и в галерею, где царила «Мадонна» Рафаэля и два шедевра Корреджио.
В то время, когда он надеялся это самое горячее своё желание удовлетворить, ему угрожали татары, это привело его чуть ли не в отчаяние.
Но для чего был Брюль, тот Брюль, который вышел целым из противостояния с Фридрихом и спас своего монарха?
По крайней мере Август III ему это приписывал, его благодарность не имела границ. Он заботился только о том, как сумеет вознаградить любимца за все потери, какие он понёс, будучи выставленным на месть короля Прусского, за ограбленные дворцы, уничтоженные коллекции, опустевшую казну.
Татары приходили к министру почти желанные и вовремя, потому что, предотвратив опасность, которая от них угрожала, он мог заслужить себе новые права на благодарность.
В действительности же угрозы от Орды не были никакой новостью, знали их все и в один голос советовались. Договорились о дани, которую им должны были заплатить.
И в этот раз никому ничего не угрожало, кроме коронной казны, которая, хоть опустевшая, могла легко найти несколько или несколько десятков тысяч червонных золотых.
Брюль также не заглядел в письма Любомирского, а занялся своими личными делами. Несколько вакансий было предоставлено тем, кто больше заплатит. Предложений хватало. Дело было в том, чтобы взять как можно больше денег и раздать выгоду тем людям, которые наимение мог быть вреден или полезен. Теперь Польша после отъезда короля была выставлена на театр противостояния группировок, враждующих друг с другом.
Чарторыйские имели не только императрицу, но неординарные способности, авторитет, значение людей, которые всю жизнь занимались политикой.
Брюль не скрывал от себя, что эта
Приехав в Вильно, княгиня-гетманова, хотя была смела и не подвержена каким-либо страхам, когда въезжала и направлялась на Антокол через город, могла уже получить представление о том, чем будет борьба за сам Трибунал, из приготвлений, какие нашла около Вильна и в нём самом.
Улицы и дома полны были вооружённых людей, толпы пьяных пехотинцев, гайдуков, казаков, драгун заполняли дворы, рынки и дома, из которых выбросили владельцев.
Были это только одни дворы могущественных панов, которые в этой драме должны были играть важнейшие роли.
Из этих всех королевские посланцы: Красинский, епископ Каменецкий, Бжостовский, каштелян, меньше всего были заметны и видны. Бжостовский ходил незаметно, действовал осторожно и потихоньку, страша одну и другую сторону не только корлевской немилостью, но и силами противников. У Радзивилла он поведал о полках, высасывающих in viscera (внутренности) Речи Посполитой, введение которых страна хотела сбросить на тех, кто вынуждал их призвать. У князя-канцлера он перечислял Радзивилловские регименты, его надворную милицию, и наконец, помощь войск, которые польный гетман будет вынужден ему дать.
Ещё точно не знали, сделает ли это Сапега, потому что княгиня не терпела воеводу Виленского, но Бжостовский находил полезным заверить, что это решено.
Красинский был ещё деятельней, красноречивей, ловчее, но как сам король, от имени которого он тут находился, не имел авторитета и значения. Королём-то был Брюль, а у него всё делали деньги. Чарторыйский и Радзивилл придавали очень большое значение основанию Трибунала по их умыслу и готовы были не щадить жертв.
У одних и других епископ Красинский находил железное сопротивление и нетерпение помериться силой с неприятелем.
Высмеивали князя-воеводу Виленского, что у него была постоянная пьянка и шум, что во дворах стреляли, по улице бегали и не скрывали военных планов. Чарторыйские сидели относительно тихо, но это вовсе не означало, что считали себя победителями.
Не было дня, чтобы за закрытыми дверями не совещались обе стороны, что следует делать. Совещания иногда продолжались до поздней ночи. Естественно, княгиня Сапежинская не могла в них участвовать, но выслала Толочко, который сопровождал гетмана и давал отчёт со всего. Толочко был поверенным её мыслей, а Сапега знал о том и должен был на него оглядываться.
Чем ближе было основание Трибунала, тем больше росла горячка. Сторонники Чарторыйских объясняли, что подвергать себя неминуемому поражению не стоило, когда в переговорах, для которых Красинский предложил себя, могли приобрести хорошие условия. Королевский посланец не колебался обещать.
Было известно, что Радзивилл, жалуясь на то, что в такое время военные силы ему нельзя было привести, вёл четыре тысячи придворной милиции, под предлогом ингреса (захвата власти) на воеводство Виленское.