Последние вожди СССР

Додолев Евгений Юрьевич

– Поздравлений много получили?

– Очень, очень много. Я даже не ожидал. Вся моя квартира буквально завалена цветами. Мы этому были обрадованы и немножко удивлены. Ну, вот это наше, по-русски: люди чувствуют, что Горбачеву не так легко, и хотят поддержать.

– А самое дорогое поздравление?

– Мне очень приятно, что идут телеграммы из самой-самой глубинки. Есть совсем короткие, в три-четыре слова: "Михал Сергеич, все правильно, продолжайте, не уходите, быстрее возвращайтесь". Телеграммы идут, идут и идут. И есть ТАКИЕ письма… Вот если бы их опубликовать!

– Давайте опубликуем!

– Из Подмосковья, например, пришло письмо, мы его все читали. Подпись запомнил: "к.ф.н.". Надо понимать –

кандидат философских или филологических наук. Ну, я вам скажу, письмо! Прочел его и думаю: сколько людей в России, в Союзе умных, толковых, а мы часто орущую публику слушаем. Орущая публика – это не аргумент, это не те, с кем надо советоваться. И все равно, кто это – орущая толпа на площади, орущий Верховный Совет или же местный совет – это все не то. Нам нужно согласие, согласие и согласие.

Знаете, я человек, который смотрит на наше общество таким образом: его основной массив понимает, что жизнь менять надо, только одни хотят это сделать быстрее, а другие не торопятся. Это всегда так. Одни и думают быстрей, и движутся. Они более решительны. Другие рассуждают: я посмотрю, что у соседа получится, вот пусть он себе шишки набьет, а я потом за дело возьмусь.

И те, и эти не противники реформ, просто размышляют и действуют по-разному. Здоровый консерватизм тоже нужен. Это все наши люди, это наше с вами общество. На нем надо сосредоточивать внимание. Беда нашей политики в том, что из орущих, бешеных, из крайних и слева, и справа мы пытаемся создать политические партии. Это гибельно! И одни, и другие предлагают авантюры. Первые толкают нас к старому тупику, а вторые зовут в новый тупик – вот и все различие. Неужели на таких мы должны ориентироваться?

Поэтому ваш "Взгляд" должен быть проницательным, смотрящим в глубину явления, а не скользящим по поверхности. Вы должны показать людям, где их настоящие друзья, за кем стоит идти. Был "Взгляд", потом – "ВИД", придумайте еще что-нибудь! Поострее.

– Михаил Сергеевич, извините, я хочу немножко заземлить наш разговор и вернуться к вашему дню рождения. Борис Николаевич вас поздравил?

– Да. Хорошее поздравление, сначала письменно, потом мы с ним поговорили…

– Журналисты давно заметили, что вы частенько бываете с Раисой Максимовной на концертах классической музыки. Раньше это можно было объяснить протоколом, служебной необходимостью. Но теперь… Надо полагать, вам просто нравится?

– Музыка – моя слабость. Сегодня я больше расположен к симфонической музыке. Это самая высокая абстракция. Очень глубокие обобщения, если, конечно, речь идет о серьезной, настоящей музыке. Люблю я музыку, люблю. И сам когда-то…

– Пели?

– Пел. И здорово!

– А сейчас, в семейном кругу?

– Я им говорю дома: вот сейчас напьюсь и запою. Но уже не бывает ни того, ни другого. Но будет, может, будет…

– Кстати, я заметил, что вы можете позволить себе рюмочку…

– Закоренелого трезвенника из меня в период антиалкогольной кампании пытались сделать. Возвращаясь к музыке, скажу, что наиболее любимы мною те произведения, на которых выросло мое поколение. Разумеется, с теми коррективами, какие нужно внести, осознав перестроечное мышление. Вообще говоря, у каждой эпохи есть прекрасные песни, начиная с периода гражданской. Конечно, мне больше всего нравились песни Великой Отечественной. Мне нравились песни, которые пели моя мать и ее односельчане. Это больше были старые русские песни и, что удивительно, это же Северный Кавказ, украинские. Я остался им верен. Еще я очень люблю романсы, знаю лучших прошлых и сегодняшних исполнителей, включая Александра Малинина.

– Михаил Сергеевич, если не секрет, что вы сделали со своим партийным билетом?

– У меня. Хранится. И учетная карточка, и партийный билет.

– Оставили как память?

– То, что я был в партии, это не

потерянные годы, не потерянные. Я хотел сделать все, чтобы основной массив этой партии, народ, устремленный к обновлению, был сохранен. И мы близки были к этой цели, путчисты это видели все. Они видели, что за подписанием Союзного договора, за новой партией им уже места нет. В этом все и дело.

– Когда вам было труднее: 19 августа, в день путча, или 25 декабря, в день вашей отставки?

– Нет, все-таки самым тяжелым был Форос. Предательство в такой момент, когда мы должны были выйти на новый договор, антикризисную программу, которая запускалась в ход, когда мы подошли к съезду партии, где рассчитывали принять программу обновления, то есть, намечалась возможность использовать потенциал перестройки – и вдруг… Это было тяжкое испытание…

– А светлые дни были у вас в последнее время?

– Я чувствую себя уверенно. И вообще, меня трудно выбить из колеи.

– Михаил Сергеевич, возвращаясь к обстоятельствам вашей отставки, вы полагаете, что все было сделано конституционно?

– Что сделано, то уже сделано. Лишь бы руководствовались не желанием устранить Горбачева, а интересами людей. Меня ведь продолжают рассматривать в качестве оппонента российским властям. Хотя я не устаю повторять, что не отношу себя к оппозиции.

– Вы были сторонником сохранения Союза. Сегодня такой страны больше нет. Вы уже привыкли к аббревиатуре "СНГ" или вам милее вариант сатирика Михаила Задорнова, предложившего называться "БСССР" – бывший СССР?

– Я привык к старому названию. А, кстати, вы слыхали последнюю версию расшифровки СНГ? Сумели навредить Горбачеву…

Мое время на интервью вышло. Михаил Сергеевич заторопился: "Пора, пора, завтра нам с Раисой Максимовной вставать в четыре утра, а в семь – самолет". Президент Горбачев улетал в зарубежную командировку.

Лигачев

Егор Кузьмич. Сочетание этого имени и отчества позволяет безошибочно узнать человека, портрет которого не нуждается в дополнительных эпитетах. Егор Кузьмич – он и есть Егор Кузьмич. Ни с кем не спутаешь… Имея принципиальное согласие на интервью, встречи с Лигачевым тем не менее, мне пришлось ожидать довольно долго. Наконец, через бывшего помощника Романа Романова была назначена дата аудиенции. За час до оговоренного времени мне позвонил уже сам Егор Кузьмич и, извинившись, сказал, что встретиться в этот день не сможет, поскольку неожиданно заболел гриппом. Лигачев болел ровно до 17 марта, дня проведения полуподпольного VI съезда народных депутатов СССР. Я видел, как в то утро с помощью блиц-интервью он отбивался от наседавших журналистов в холле гостиницы "Москва", а затем в ставшем знаменитым поселке Вороново.

Почувствовав себя задетым, если не сказать обманутым, я решил, что договариваться по новой сам больше не буду. Но назавтра позвонил Егор Кузьмич сам и сказал, что готов к беседе. Мое предложение приехать к нему домой вежливо отвел под благовидным предлогом, сказав, что ему даже удобнее встретиться в редакции.

Пока я ждал гостя, коллега вспомнил, как в редакции "Советской культуры" все стояли на ушах перед приездом туда Лигачева в бытность работы Егора Кузьмича секретарем ЦК КПСС по идеологии. Забавно было слушать, как белили в округе бордюры и красили в небесные тона урны… Неужели это было возможно всего несколько лет назад? Коллега, не успев закончить рассказ, вдруг замолк на полуслове, тупо уставившись куда-то за мое плечо. Я невольно оглянулся и увидел Егора Кузьмича собственной персоной. В какой-то непритязательной курточке, с шапкой в руках… Первое, что мелькнуло в голове: "Слышал ли Лигачев, о чем мы тут говорили?"