Последние
Шрифт:
Эмма очень расстроилась, полагая, что Рольф по совету матери оставит их. За последние два года она привыкла полагаться на него как на старшего мужчину в доме. Николай в неспокойное время все чаще поддавался недугу и практически отошел от роли хозяина. Но, к счастью, Рольф не видел для себя веских причин ехать скрываться в глушь. Артур же довольно легко согласился отправиться по адресу, предложенному матерью. Договорились, что в Усть-Сысольске он поступит в гимназию, чтобы худо-бедно завершить обучение. Когда все успокоится, Артур мог бы поступить в университет. Военная карьера теперь виделась не такой привлекательной, хотя отказываться от нее окончательно он все еще не соглашался. «Эффект электромагнита», – подначивал его Рольф.
Письмо матери положило конец спорам. Вечером 30 ноября в доме Бауэров устроили прощальный ужин. За торжественно накрытым столом сидели бледный от волнения Артур, напротив него – сильно постаревший, с одутловатым, как бы помятым лицом дядя Николай в стеганом домашнем жилете поверх белой рубахи, тетя Эмма с аккуратной высокой прической
Эмма обратилась к Рольфу с просьбой прочитать молитву. Он вскинул голову в попытке отказаться, но Эмма настояла: – Твой брат уезжает сегодня. Рольф после некоторого замешательства произнес по памяти отрывок из короткого псалма. Анни отпустила Якова и стала накладывать в тарелки мясо с фасолью, черпая из парадной фарфоровой супницы серебряным половником с костяной, причудливо инкрустированной серебряными монограммами ручкой. В том же стиле отделаны и столовые приборы, лежащие у каждой тарелки. Есть никому не хотелось. У Рольфа в горле стоял ком. Аппетит проявили только Рихард и малыш Яков, которому Анни помогала пользоваться ложкой. Много лет с тех пор, где бы ни подавали мясо с фасолью, Артур мысленно обращался к последнему ужину в доме Бауэров. Никого из них никогда ему не довелось больше увидеть. Если бы Артур знал, что родственники откажутся от него, а единственная встреча с малышом Яковом произойдет спустя шестьдесят лет, в другой стране и в совершенно иной жизни, он бы счел такое предсказание бесчеловечным, а судьбу – невыносимой.
– Барин!
Артур встрепенулся, открыл глаза и увидел хозяйку, сильно смутившую его своими недавними указаниями. Он быстро сел на лавке, обернувшись шинелью, не решаясь встать перед женщиной неодетым.
– Я пойду, барин. Вы уж не спите, гляжу, так за самоваром присмотрите. Умеете? Как у вас там, в Англии, самовары-то, поди, похожие на наши? Вот и присмотрите. А то и вставать скоро пора будет: гляди, как развиднеется, ехать вам. Потом тятя придет вьюшки закрыть, как печка протопится. Дров я заложила ровно.
– Почему в Англии? – из всей довольно длинной речи незнакомки Артур выцепил только это.
– Тятенька сказал, английское войско идет на Чердынь. Так, стало быть, из самой Англии. Она смотрела мимо Артура, куда-то наискосок, будто смущаясь, а получалось лукаво и даже кокетливо.
«Я ей нравлюсь, – подумал Артур и обрадовался. – Фу, какая глупость!» – одернул он себя, но радости не убавилось.
– Да ведь ошибся твой тятенька. Русские мы. Русская армия Севера. Я вот уроженец Санкт-Петербурга. Русский подданный. Артур Генрихович Эргард. А там, – указал Артур на другой угол избы, где спал его товарищ еще с Архангельска, юнкер Котельников, – Иван Никифорович, родом из Вологды.
– О, какое имя-то у вас мудреное, – «Ивана Никифоровича» собеседница пропустила мимо ушей.
– Из немцев мое происхождение. Русский офицер. А тебя как звать?
– Катерина Павловна, – она передохнула, переступила с ноги на ногу. – Шилова. А вы, коли немец, так и картошку ростить умеете?
Ударение она делала на первый слог – р'oстить. Второй раз за утро Катя – теперь он знал ее имя! – поставила Артура в тупик. В колонии выращивали картофель. Он даже помогал Бауэрам в сезонных работах, имел кое-какое представление об агротехнике. Но не поручился бы, что умеет выращивать картофель самостоятельно. И при чем тут его немецкое происхождение? На лавке под образами зашевелился Иван Котельников. В горнице, очевидно проснувшийся, перестал сопеть капитан Шульгин, занимавший хозяйскую кровать как старший по званию. На второй кровати, на той, что поменьше, посвистывал носом штабс-капитан Чепурин, мужчина крупный, видный, однако уступавший званием худому и невысокому Шульгину. Чепурин перевернулся на другой бок и сделал губами звук, похожий на «тпрууу!». А вот губами ли?
Похоже, Катя верно выбрала время проститься. Сейчас тут и виды, и разговоры начнутся не для девичьих глаз и ушей. Она развернулась быстро, шагнула к выходу. Еще раз через плечо взглянула на Артура:
– Ну, так про самовар-то я вам наказала. Прощайте.
– Увидимся еще! – Он твердо решил до отъезда с Катей встретиться и переговорить.
Забавная. Что она там надумала себе про картошку и немцев?
Первым делом Артур передал проснувшимся товарищам наказ принимающей стороны про нужник и крикнул ординарца, чтобы занялся самоваром. Вскоре уже вся деревня, вытянувшаяся вдоль тракта, скрипела половицами, топала сапогами по дощатым настилам крытых дворов, вестовые пробегали от избы
Противник, вооруженный знанием местности, вполне мог устроить засаду. Лыжники в здешних условиях надежней кавалерийской разведки, потому как действуют скрытно и рассредоточенно, а не скачут по единственной торной дороге прямиком на пулеметы. Артур в свое время, сразу по прибытии в Архангельск в 1918 году в качестве вольноопределяющегося, писал рапорт о зачислении в лыжный батальон, однако не прошел по возрасту и из-за отсутствия опыта рукопашного боя. Спортивный же навык Артур имел достаточный, как ему самому казалось, и отказ его обидел. Даже теперь, находясь при батарее под командованием штабс-капитана Чепурина, некоторую зависть к лыжникам-разведчикам Артур по-прежнему испытывал. Наблюдая за ними, он замечал какой-то особый братский дух во взаимоотношениях бойцов-лыжников. Ему не хватало дружеского тепла и чувства локтя, каким одаривал когда-то кадетский корпус.
Ударная группировка 10-го Северного Печорского стрелкового полка из двух батальонов пехоты, пулеметных команд и артиллерийской батареи намеревалась уже сегодня захватить крупное село Ныроб, откуда открывался прямой путь на Чердынь. В эти дни наступление белой армии развернулось по всему левому флангу Северного, самого протяженного из фронтов Гражданской войны. Более трех тысяч верст! Точнее сказать невозможно, поскольку фронт довольно извилистую имел конфигурацию и, строго говоря, не был сплошным по причине малой населенности тех мест, по которым проходил. Левый фланг фронта упирался в Урал, охватывая дугой весь Печорский бассейн. В Троицко-Печорске на исходе февраля 1919 года произошла смычка формирований Северной армии с армией Колчака. Рота подпоручика Иванова, к которой прикомандирован был Артур Эргард, встретила подразделения 25-го Сибирского Тобольского полка под командованием поручика Орлова. Вооружение сибиряков, постоянно и успешно ведущих наступательные бои, произвело тяжелое впечатление на Артура и его сослуживцев. По оснащенности белые почти не отличались от красных: пулеметов мало, из вооружения личного состава зачастую одни лишь берданки, потрепанное обмундирование. «Будто не регулярные части, а партизанщина», – отзывался приватно о сибиряках унтер-офицер Силин, взявшийся, однако, за профилактику тех же пулеметов, изрядно, как он выразился, наджабленных непрестанным использованием. Только что назначенный командующий МезенскоПечорским районом Дмитрий Дмитриевич Шапошников, тогда еще полковник, а не генерал, не имел полномочий передать на усиление колчаковской армии некоторое количество имеющегося в его частях вооружения, однако телеграфировал в Архангельск, в штаб Северной армии, просьбу выслать для сибиряков 20 пулеметов, 500 винтовок, 300 тысяч патронов и две портативные радиостанции для связи. Запрос в штабе сочли разумным и своевременным. Снабжение решено было организовать через британскую миссию, причем поставить помимо запрошенного еще и медикаменты, и тяжелую технику – танки, автомобили. Все летом, теплоходами в устье Печоры. Куда можно было бы приспособить в этих местах автомобили и танки, да летом, когда тают здешние топи, никто не мог объяснить. Еще ведь и горючее для них надо. Похоже, штабным нравился масштаб затеи как таковой. В районе, следуя пословице «Дают – бери, бьют – беги», поставку техники одобрили. Стали ждать.
А тем временем армия Колчака развернула весеннее наступление, выбрав Котлас направлением главного удара, что, вероятно, и стало роковой ошибкой. Сосредоточив силы на севере, колчаковцы оголили южный фланг фронта и были вынуждены отступать, сначала – с целью выровнять линию. Это немотивированное отступление с крепких позиций, задуманное как временное, дало импульс для начала тотального движения на восток и обернулось катастрофой. До тех трагических событий оставалось еще более года. А пока соединение Сибирской и Северной армий разминалось в боях местного значения. В марте, пока не развезло зимники, решили отбить у красных СевероЕкатерининский канал. Достигли успеха, и небольшой кровью. На канал посмотрели, подивились, какой ровный, а в апреле пришлось канал сдать, отойти на прежние позиции и даже дальше. Возникло неприятное ощущение, будто уже что-то разладилось во всем механизме взаимодействия армий, фронтов, союзников. Поручик Орлов понимал свою задачу: дождаться транспорта и через британскую миссию в устье Печоры получить для переправки в сибирские войска технику, вооружение, боеприпасы, медикаменты и обмундирование. Переговоры о поставках шли бойко, но долго. Артур выступал переводчиком, ощущал свою востребованность и досадовал на волокиту. Без танков транспорт мог быть уже на пути в Печору. Танки, совершенно тут никому не нужные, перегружали в Архангельске бесконечно долго. Транспорт вошел в устье Печоры только в июле, когда колчаковцы отступили в Сибирь и поручик Орлов ничем не мог уже помочь армии. Предназначенное колчаковцам имущество, за исключением танков и автомобилей, принял 10-й Северный Печорский полк. В августе британская миссия свернула работу, перед отбытием в Архангельск затопив танки в устье Печоры. Началась эвакуация союзных войск Антанты из Архангельска, там тоже технику, не имея возможности забрать с собой, топили. Никаких указаний о дальнейшем ведении боевых действий не поступало, но левый фланг Северной армии естественным путем отодвинулся за Урал, к приполярному селению Саранпауль, которое благодаря невероятному стечению обстоятельств более года уже оставалось самым хлебным во всей России местом и полем ожесточенной борьбы претендентов на свезенные туда хлебные запасы.