Последний аргумент закона
Шрифт:
— Нет, это у вас не укус, — осторожно отклеив пластырь и оглядев рану, констатировал доктор, — это резаная рана.
— Колотая, — уточнил Аркадий.
— Обработаем, немного придется потерпеть. Можно и не зашивать, не такая она и широкая.
Аркадий прилег и скрипел зубами, пока врач обрабатывал рану. Он наложил на предплечье аккуратную повязку.
— Что пили? — вкрадчиво поинтересовался доктор.
— Хрен его знает! Сперва «Текилу», а потом уже не помню.
— Золотую или серебряную?
— Золотую, дешевую я не употребляю.
— Не
— Нюхал лишь потных баб, — скривился Аркаша.
— Это ничего, — улыбался доктор, — сейчас сделаю пару инъекций, и вы придете в себя.
— Мне бы поспать.
— Нельзя, — сказал Альберт Семенович, — Борис Аркадьевич хотел с вами поговорить.
— Я не хочу, — пробормотал Аркаша, целиком отдавшись в руки врача.
Он чувствовал, как тот ищет иголкой вену, чувствовал, как животворящая жидкость вливается в кровь. Минут через десять ему полегчало, мозг просветлел, он ощутил прилив сил.
— Что это вы мне вкололи? — поинтересовался он, садясь на кровать.
— Мягкое средство, — уклончиво ответил врач, — часто его применять не следует, но в экстренных случаях можно. По-моему, вы теперь в полном порядке, — и доктор отступил на несколько шагов, как художник, любующийся только-только оконченной картиной. — Даже щеки порозовели. — Затем врач вплотную приблизил лицо к лицу Аркадия и попросил:
— Смотрите в глаза. Налево, направо, вверх, вниз. Полный порядок! — он радовался, как ребенок.
Без стука вошел Борис Аркадьевич.
— Готово, — сказал врач, демонстрируя Аркадия.
— Благодарю.
Врач покинул номер, понимая, что Галкин-старший хочет остаться с сыном наедине. В двери стояли два телохранителя в добротных черных костюмах, в белых рубашках, при галстуках, с бэджами на лацканах.
— Сейчас мы с тобой выйдем к журналистам. Ты не произнесешь ни слова, можешь лишь кивать головой, желательно впопад.
— Да уж…
— Ты меня понял?
— Журналисты? Зачем?
— Это не твое дело. Ты больше мне вопросов не задавай, потому что если ты произнесешь еще хоть слово, я тебе за Лилю голову откручу!
— Я не хотел, папа, она сама…
— Заткнись, урод!
— Все, все, папа, я молчу.
Галкин-младший понял: он пока не прощен, но если сегодня вечером все пройдет хорошо и в ближайшее время он будет паинькой, отец вытащит его и на этот раз.
— Я все понял! Я решился, я изменю свою жизнь. Ты будешь мной доволен, слышишь, папа?
— Я тебе не верю, ни одному твоему слову, хотя хотел бы. Одевайся!
В шкафу на плечиках висел костюм. Когда Аркадий одевался, руки его тряслись, он никак не мог завязать галстук.
— Ненавижу! — прошептал Аркадий, швыряя дорогой галстук на кровать.
— Очки надень!
Причесавшись, Галкин-младший надел черные очки и стал рядом с отцом. Оба они отражались в большом зеркале стенного шкафа.
— Вроде, ничего, — прошептал Борис Аркадьевич, — немного на человека стал походить. Жаль, что ненадолго тебя хватит.
— Папа, навсегда! Если хочешь, я буду носить только строгие костюмы.
— Дело не в костюмах, а в голове.
— Папа, я постригусь!
— Вряд ли это что-нибудь изменит.
— Папа, я изменюсь!
— Мы с тобой поговорим потом, ты меня достал. Отец и сын вышли из номера. Охранники сопровождали их, олигарх с сыном шли к конференц-залу. В холле Галкин-старший остановился, на его лице появилась улыбка, искренняя и бесшабашная. Он знал, что нравится журналистам. Перед журналистами все проблемы надо прятать внутрь, они должны видеть лишь улыбку.
Охрана находилась чуть впереди от хозяина, обозначая собой невидимую линию, которую нельзя переступать. Первой на этой линии, проворно соскочив с подлокотника, оказалась журналистка и вытянула вперед руку с диктофоном.
— Где ваши камеры?
Тут же в холле все ожило и завертелось. Загорелись лампы подсветки, возникли микрофоны на удочках и без оных, заблестели логотипы, украшающие микрофоны известных каналов и телекомпаний.
Борис Аркадьевич сделал паузу, продолжая улыбаться заговорил хорошо поставленным голосом:
— В последнее время я не очень жаловал прессу. Слишком уж много и смело вы писали о моей семье. Журналисты любят скандалы, но, к вашему сожалению, скандала не получилось, преступник — угонщик машины, сбивший девушек, найден. Мой сын невиновен, — Борис Аркадьевич, даже не поворачиваясь, продолжая смотреть в камеру, указал рукой на Аркашу.
Тот, памятуя наказ отца, произнес:
— Да уж… — и скорбно кивнул.
Он, не привыкший позировать перед журналистами, не знал, куда деть руки, и Борис Аркадьевич понял, что оператор направил объектив именно на дрожащие руки сына. Он взял Аркадия за руку, приблизил к себе.
— Мы дружная семья. К сожалению, и у меня с сыном, как у любого из вас, бывают размолвки. Мы разные поколения, и по-разному смотрим на жизнь. Как вы любите своих детей, так и я люблю своего сына. Поверьте мне, если бы у меня были хоть малейшие основания заподозрить, что он виновен, он бы не стоял здесь, рядом с уважаемыми людьми, а находился бы там, где должен находиться преступник — в тюрьме.
— Правда, что был выписан ордер на его арест? — раздался провокационный вопрос журналистки. Борис Аркадьевич пожал плечами:
— Во всяком случае, к нам с ордером никто не приходил. Мой сын ни от кого не прятался. Он переживал, что его заподозрили в преступлении. Я пытался его успокоить, утешить… Вы же видите, необдуманными публикациями и домыслами вы травмировали его.
— Да уж… — подтвердил Аркадий и вновь кивнул. Постепенно он входил в роль и чувствовал себя незаслуженно обиженным. Черные стекла очков наводили особо чувствительных зрителей на мысль, что веки припухли от слез.