Последний блюз ночных

Стригин Андрей Николаевич

Катя останавливается, Эдик пытается помочь ей подняться, но она, словно превращается в зверя, с рычанием бросается на него.

— Тебе плохо, родная? — Эдик крепко прижимает её к себе.

— Мне очень плохо, — стонет она, лицо искажено, скрипит зубами.

— Что мне сделать для тебя?! — в большой тревоге восклицает Эдик.

— Ты меня свяжи и… Кирилла… тоже, — закатывает глаза Катя.

Меня словно выворачивает наизнанку, неведомая сила тянет вниз, да так, будто с тела сдирают мясо, а ещё начинаются галлюцинации, словно

наяву вижу, как сверху опускается тяжёлый каменный блок. Он настолько реален, что я едва в ужасе не прыгаю вниз, но словно вторым зрением наблюдаю, как Осман легко проходит сквозь него. Люди не видят его, только это открытие удержало меня на месте.

Чувства парализованы, я не понимаю и не ощущаю, как меня связывают, но, по-видимому, сделано это вовремя, так как в следующее мгновение теряю последние капли рассудка. Сознание плющит злая сила, испытываю настоящие физические мучения, меня настойчиво зовут, мне необходимо бежать.

Затем начинается полный кошмар. Полчища упырей накидываются на меня, впиваются в шею, рвут тело, дробят кости, высасывают мозг. Появляется Вий, долго смотрит в глаза и я, каменею. Затем, некто лохматый, с рогами на лбу, разбивает тело кувалдой и с жутким смехом, то что от меня осталось, сметает жёсткой метлой в совок, и швыряет в раскалённую печь. Вот и всё, закрываю глаза, ухожу в глубины Вселенной. Внезапно выплывает светлое облако, формируется в женский образ, и с удивлением и счастьем вижу Риту.

— Не дождутся! — весело смеётся она. На лице играет так знакомый мне румянец, в глазах озорство. Она дунула на меня, и завертелся хоровод из звёзд.

— Ты жива, Рита? — успеваю крикнуть я.

— Конечно!

Словно просыпаюсь и горестно вздыхаю, я в сыром помещении, пахнет лекарствами, плесенью и грязными бинтами, рядом стонет Катя.

— Да развяжите уже меня, кусаться уже не буду!

— Катя, ты как? — с беспокойством спрашиваю я.

— Выпить хочу.

— Неужели так всё плохо?

— Наоборот. Эдик, развязывай меня быстрее! — Катя скидывает с себя верёвку, разминает затёкшие руки, затем, с радостным писком бросается на шею Эдику. — Здорово, теперь их заклинания на нас не подействуют, я это точно знаю!

Хмурый Осман перерезает на мне сильно затянувшийся узел. Ясно как день, изрядно я подёргался, вот и на руках виднеются рубцы от впившихся верёвок.

— Едва их не порвал, хотел, было, кулаком в лоб тебе зарядить, — угрюмо говорит он.

— Неужели сильно бесновался?

— Катюша сильнее, — хмыкает Осман.

— Ребята, что произошло? — Костя Сталкер не совсем отошёл от потрясения. — Вы так рычали, чешуя на коже появлялась, даже когти вылезли.

— Напали на нас, Костя, с трудом отбились, а мне вот, — глаза у меня стекленеют, — Рита помогла.

— Так это была она?! — восклицает Катя. — Представляешь, в самый критический момент она появляется в виде сияющего силуэта, щёлкает мне по носу пальцами, говорит, что у меня чудесные

духи, называет лучшей подругой и сдувает в эту комнату. А вот лица её так и не разглядела. Всё думала, кто это? — печально говорит Катя.

— Нам необходимо быстро уходить. В хорошие времена под инфекционкой опасно задерживаться, а сейчас и подавно, — Костя Сталкер с тревогой оглядывается. — К этому ручью не подходите, из лаборатории сливают всякую гадость.

Как по коже граблями, проскрежетал звук открываемой двери, петли явно никогда не смазывали, кто-то, с усилием дыша, протискивается в узкую щель слегка приоткрытой двери.

В самый последний момент прячемся за грудой мусора. Тусклый свет от его фонаря в конвульсиях забегал по стенам, освещает наше убежище, скользит в сторону, упирается в грязную речушку.

Грузный человек постанывая, волоча ногу, приблизился к воде, с трудом опускается на колени, бормочет что-то напоминающее молитву, зачёрпывает ладонями воду, жадно пьёт.

— Что он делает?! — в ужасе восклицает Костя Сталкер.

— Тише, ты, — вздёрнулась на него Катя.

Мужчина встрепенулся, вероятно, услышал возглас Кости, поднимается с колен, водит глазами по тёмному помещению, раздувает ноздри, пытается унюхать наше присутствие, но воздух, пропитанный адской смесью лекарств, плесенью и гнилью, забивает обоняние.

Я хорошо вижу темноте и, вглядываясь в этого человека, начинаю понимать, это ещё одна проблема для нас. Ничего живого в его лице не вижу, кожа синюшная, в струпьях и язвах, нижняя губа отвисла и течёт с неё липкая слюна.

— Мора, это ты? — разносится его замогильный голос.

Воздух словно уплотняется, в опасной близости от нас падают камни, образуется большой проём. В него с трудом протискивается огромная женщина в белой одежде, с распущенными косами, в костлявой руке держит кровавый платок.

— Плёткой тебя от нехолощённого коня, — раздаётся её глубокий грудной женский голос.

— Ещё скажи, тележной осью наотмашь, и с первого раза, — охотно принимает её шутку грузный мужчина.

— Именно с первого удара, второй, тебя оживит, — выдавливает смешок Мора. — Зачем меня звал, хопотун, по делу или так? Смотри, когда-нибудь допросишься, дочерей на тебя напущу, — сурово сдвигает она брови.

— Снова шутишь? Я мёртвый колдун, дочки твои, мне до одного места, — цинично сплёвывает он на пол.

— Ты прикуси язык, не ровен час, оживлю тебя и отдам им на потеху, — беззлобно говорит она, утирается кровавым платком, не замечая нас, проходит совсем рядом, я даже почувствовал её запах, словно давно увядших роз.

— А знаешь, — неожиданно грустнеет хопотун, — а я не прочь отдаться твоей старшей дочери, Невеи.

— Влюбился, что ли? — усмехается страшная женщина.

— По духу близки мы.

— Знаешь, что я скажу, — наклоняется к мёртвому колдуну Мора, — ты рылом не вышел, Невея не для таких как ты.