Последний бой фельдмаршала Пестеля
Шрифт:
— Империя! Не собрался ли ты в императоры, Лайош? — усмехнулся Пестель. — Чтобы империя не развалилась, народы должны получать от нее что-то. А вы не дали земли даже своим венгерским мужикам, не то что славянам с румынами.
— Наших мадьярских дворян трудно уговорить поступиться землей. Как и ваших. Но венгры хорошо бьются даже за одну свободу. И не только венгры. Словаки славно разбили австрияков на перевале Браниско. Ты знаешь, что у меня теперь сто семьдесят тысяч солдат? Больше, чем у австрийцев! — гордо вскинул голову Лайош. — А у тебя
Пестель покачал головой.
— Сколько из твоих ста семидесяти тысяч воюет против австрийцев? А против словаков, сербов или в той же Трансильвании? У тебя здесь войска не больше, чем у меня. А от Ужгорода идет тебе в тыл Паскевич. Закарпатские русины встретили нас не хуже, чем галицкие.
— Что же делать, Павел? — Лайош сразу сник. — Среди магнатов сильна партия мира — мира любой ценой. Я — регент, но главнокомандующий Гергей — с ними. Они только и ждут, чтобы я оступился. Первый же проигранный бой…
— В поддавки с тобой я играть не буду. У нас тоже многие ждут моего поражения. Царь, наследник, Муравьев с муравьевцами, Булгарин со всей его газетной шайкой… Единственное, что я могу тебе обещать: чем бы ни кончился этот бой, я буду настаивать на мире с Венгрией. Пусть даже невыгодном для вас.
— Но не позорном! Главное — не загоняйте нас снова в этот габсбургский хлев!
— До этого я не допущу. А у вас поражение, пожалуй, охладит чересчур горячие головы.
— Я тоже не могу играть в поддавки, Павел. Но обещаю: в любом случае также буду добиваться мира. — Лайош сжал виски. — Боже, как хотелось бы, чтобы этой битвы между нами вовсе не было! Иногда жалею, что мы с тобой не самодержцы и не можем все решить вот так, вдвоем…
— Мы с тобой не хотим быть самодержцами, — вздохнул Пестель. — И не сможем ими быть, что бы на нас не клеветали. Достаточно помнить Павла Первого, чтобы не хотеть стать Павлом Вторым… Что ж, если битвы нельзя избежать, постараемся сделать ее последней. А пока что отдадим дань этому превосходному токайскому. За нашу и вашу свободу!
Апачи уже обучали венгров американскому покеру. Тем временем в кабинете капитан возбужденно шептал полковнику:
— У нас людей больше. Давайте скрутим этих двух изменников!
— Ни в коем случае! У этих американских дикарей револьверы. Не хватало еще нам с вами впутаться в кабацкую драку. А потом объяснять депутатам и газетчикам, что мы тут делали, да еще вдвоем.
Когда последние гости разъехались, хозяин с облегчением вытер лысину. Его корчму не разгромили, не сожгли, еще и щедро расплатились с ним. Он, Франтишек Крамаржик, еще войдет в историю!
На заснеженной равнине под Мишкольцем с утра шло сражение. Уже две атаки венгров в центре были отбиты. На правом фланге стойко держались донцы, на левом — горцы. Скоро можно будет послать в атаку заждавшихся в резерве малороссийских казаков и Черниговский полк…
Фельдмаршал наблюдал за ходом боя с холма. А позади стояли с высокомерным видом Константин и цесаревич Александр. Только и ждут его неудачи, чтобы заменить Паскевичем. Нет, он должен оставаться первой шпагой империи! Чтобы хоть когда-нибудь сделать ее республикой.
Неожиданно сильная атака венгерских гусар отбросила левый фланг. А в разрыв устремился, прямо к холму, пехотный полк в необычных мундирах, похожих на русские. Пестель взглянул в подзорную трубу. Малиновое знамя вроде казачьего, увенчанное фригийским колпаком… Русский легион! Конечно же, увидели императорский штандарт и решили одним махом покончить с тираном и наследником… Ударить бы по ним картечью!
И вдруг показалось фельдмаршалу, что не венгерская равнина перед ним, а Сенатская площадь, такая же заснеженная. И сам он не Пестель, а генерал Сухозанет, которому тогда вовремя не подвезли заряды, чтобы смести картечью все три мятежных полка.
Будь что будет, но он, Павел Пестель, не умрет ни палачом, ни предателем, ни трусом! Фельдмаршал обнажил шпагу:
— Черниговский полк, за мной! За Россию, за братьев-славян!
Константин величаво простер руку:
— Солдаты, вперед! Перед вами изменники, недостойные русского имени!
Два полка неумолимо сближались. Вот Розенберг в генеральской треуголке, вот размахивает саблей Бакунин. А возле знамени — Шевченко. Хоть бы его под пули не тащили! Сейчас русские будут стрелять в русских — то, чего он всю жизнь пытался избегнуть. Он думал, что совершил революцию, а она России только предстоит!
Грянул залп. Раненый, упал командир полка. Но ни одна пуля не задела Пестеля. Черт, неужели его жалеют? Или хотят взять в плен? Ответный залп. Падают легионеры под огнем превосходных тульских винтовок.
Мало кто заметил майора в черкеске, догонявшего черниговцев. Два кинжала у пояса, пистолет в руке. Пистолетный выстрел слился со вторым залпом легионеров. Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, раненный в спину навылет, рухнул в снег. Он уже не увидел, как пуля Херонимо наповал сразила майора. Белесое зимнее небо враз потемнело. Последнее, что Пестель услышал, был голос Мишеля:
— Фельдмаршала убили! Черниговцы, за мной! Отомстим за Пестеля!
Командование принял на себя наследник. Разбитые наголову мадьяры с трудом прорвались за Тису, пробившись через авангард Паскевича. С ними отошли и остатки Русского легиона. Вечером того же дня в крестьянской хижине, при свете плошки Шевченко писал стихотворение "Смерть Пестеля". В глазах поэта стояли слезы. Мало кого из панов уважал бывший крепостной так, как князя Цареградского.
В этот же вечер в доме бургомистра Мишкольца при свечах сидел полковник Мишель. Стихотворение "Смерть фельдмаршала" было готово. Листок весь исчеркан, чернила местами расплылись, словно снег падал на бумагу. Слез уже не было. Осталась лишь глухая тоска. Полковник взял чистый лист и вывел название новой повести: "Последний бой Печорина".