Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
С кем-то из подследственных было все ясно – в основном с теми, кто был арестован во «втором потоке» и чьи дела еще не успели обрасти томами следственных документов – таких освобождали и назначали на работу. С другими предстояло разбираться. Среди них были и раздавленные, сломанные, оговорившие своих товарищей, были такие, кто никому не верил и всего боялся, были сумасшедшие. Десятки томов вранья не отменишь росчерком пера, все эти завалы приходилось методично разгребать, а у Берии не было ни времени, ни сил этим заниматься. Даже при том, что основную тяжесть взяли на себя Богдан и Влодзимирский, все же и ему приходилось нести свою долю работы… и главную долю вины. Какой с Маленкова спрос – Георгий же не чекист! Именно он, Лаврентий, упустил ситуацию и должен отвечать… а его никто не требует к ответу, только благодарят.
Но по-настоящему Берия понял все, лишь увидев Абакумова.
Когда он приказал проверить абакумовское дело, то с усмешкой сказал: «Посмотрим, что на него есть, кроме квартиры и барахла». На поверку даже этого, как оказалось, не было – квартира хоть и хорошая, однако «на уровне» министра, а стоимость найденных вещей укладывалась в заработок. Поэтому в тот вечер, когда Богдан пришел к нему готовить допрос Абакумова, Берия уже знал, что все дело, с первого до последнего слова – чистая «липа». Кобулов пришел мрачнее тучи, выложил на стол несколько писем.
– Вот! Нашел у Огольцова.
Огольцов был недавно арестованный заместитель Игнатьева. В его сейфе и обнаружились письма Абакумова к Маленкову и Берии.
«Дорогие Л. П. и Г. М.! Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и нач. тюрьмы дать мне бумагу написать письма вам и тов. Игнатьеву…»
– Игнатьеву? – удивился Берия.
– Это только в первом письме. Потом он понял.
«Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной, холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, что я спал всего лишь час-полтора в сутки… На всех допросах стоит сплошной мат, издевательства, оскорбления, насмешки… Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой… В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день) провел восемь суток. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал…»
Богдан поморщился.
– Если бы нужны были доказательства того, что Витька работал чисто, это письмо – лучшее доказательство. Никто не назовет невероятным то, что сам творил…
«Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной эту страшную штуку. Мне ответили: „Руководство МГБ“. Путем расспросов я узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет…»
Берия помотал головой. Виктор и тут работает. Работает и рапортует.
«…Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой, я Вам вечно буду за это благодарен. Она человек очень честный и хороший».
– А что, жена его сидит? По какому обвинению?
– Обвинение не предъявлено, изолирована как социально-опасный элемент – член семьи изменника Родины.
– Ребенку сколько лет? Где он находится?
– Когда взяли, было два месяца. Находится с матерью в тюрьме.
Берия выругался и взялся за следующее письмо, потом еще за одно…
«Дорогие Л. П. и Г. М.
Прошло уже более года, а меня все еще беспрерывно допрашивают. Приводят умопомрачительные показания разных лиц. Многие сидели в холодильнике и лгут, кто как может…
…Все это время мне ставили большое количество вопросов – странных, нелепых и просто провокационных…
…Сколько вранья, клеветы и грязи написано на бумаге. Они, очевидно, должны взять отказные протоколы от людей, который врали и клеветали. Иначе как можно оставить бумаги с такими записями…
…Еще раз прошу о жене и ребенке. Верните их домой. У жены здоровье плохое, а ребенку нужен воздух. Иначе можно погубить и ее, и моего дорогого единственного сына. Прошу Вас, помогите мне в этом…»
– А это еще что? – удивленно поднял брови Берия, читая приписку к последнему письму.
«Л. П., записку, которую я написал Вам, оставьте у себя…»
Вместо ответа Кобулов положил перед ним на стол несколько листов бумаги. На каждом штамп его секретариата, адрес: МГБ, лично т. Игнатьеву. «Товарищи Берия Л. П. и Маленков Г. М. ознакомлены». [86] Подпись Берии и дата.
Добрых полминуты Берия молча смотрел на листки, потом разразился такой руганью, что даже Кобулов, кажется, удивился.
86
Трудно сказать, как на самом деле поступил бы Берия, получив такие письма, но руководству МГБ надо было быть полными идиотами, чтобы их пересылать. Они-то не могли знать, как Берия поступит! И действительно, судя по отсутствию резолюций на первых листах писем Абакумова, они никуда не пересылались. Однако листки с пометками секретариата Берии и его подписью в деле есть. Вероятно, тоже фальшивые. Удивляться не стоит, при ближайшем рассмотрении количество фальшивок, сфабрикованных хрущевской командой, зашкаливает за все ограничители.
– Этот Рюмин… он нормальный?
– А что тебя удивляет? Ты думал, он отправит письма по адресу?
– Нет, этого я не думал. Но дойти до такой наглости…
– А чем они рисковали? Кто мог предполагать, что мы не дадим игнатьевской команде времени на передачу дел и они не успеют почистить свои сейфы? А Витька на допросах может показывать что хочет: он скажет, Рюмин отопрется, разбирайся, кто из них врет, – Богдан махнул рукой. – Изображает из себя ненормального. Освидетельствовать я его не собираюсь. Пусть отвечает.
– Ты с ним говорил?
– С Рюминым? – удивился Кобулов. – Конечно.
– С Виктором! – рявкнул Берия. – Не притворяйся, будто не понимаешь!
– Нет, – глухо ответил Богдан.
– Почему?
– Ты курировал органы, ты его и вызывай! – внезапно вспылил Кобулов. – Хочешь на меня свалить? Нет уж, объясняйся сам, почему ты полтора года не интересовался делом арестованного министра госбезопасности и почему вообще допустил такое в МГБ.
– Хорошо, – кивнул Берия. – Объяснюсь.
– Только боюсь, что все хуже, Лаврентий. Не сможем мы ни объясниться с ним, ни освободить.
Берия поднял голову, вглядываясь в серое от бессонных ночей лицо Богдана. Да, отвык он в Германии от настоящей работы… Эта мысль мелькнула и пропала, ибо вид у Кобулова был, мягко говоря…
– Что еще случилось? – он поднялся и подошел к Богдану вплотную, глаза в глаза.
– Скажи, пожалуйста, у нас существует высшая мера за антисоветские разговоры?
– Ты о чем? – удивился Берия. – Заболел?