Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
Громов сказал: «Живым я им не дамся», – и носит в кармане пистолет. Похоже, он знает больше, чем говорит, однако спрашивать нельзя: он ведь полагает, что и Павлу все это известно. Нельзя представать перед ним следователем-одиночкой, надо держать марку.
А ведь генерал не паникер и не трус. В сорок первом году он прошел от Немана до Ленинграда и пробыл в городе первую блокадную зиму. Говорят, те, кто был в Ленинграде зимой сорок первого, вообще ничего на свете не боятся. Впрочем, то же самое говорят и про тех, кто был в немецком тылу в первые военные месяцы – из сотен заброшенных выжили единицы, и что им пришлось перенести и повидать, о том рассказывать не велено, а забыть невозможно. Павел четыре раза прошел на волосок от смерти, да и в остальное время смерть неотступно висела над левым плечом. И сейчас старый инстинкт ожил, зашептал: смерть снова над левым плечом. Этому инстинкту Павел привык доверять.
Похоже, в стране творится что-то очень серьезное, хотя по виду все и спокойно. Очень серьезное и очень нехорошее. Ладно, в конце концов, ему не привыкать ходить под смертью. Но тащить за собой других он не хотел.
А потом он подумал об этих других: о генерале Громове, о Максиме Капитоныче, о замполите. Эти люди ничего у него не спрашивали и о том, чем он занимается, знать не хотели, но помогали. По-видимому, они тоже чувствуют неладное и тоже имеют о происходящем свое мнение. Пусть они не готовы пожертвовать за это мнение жизнью – но что могут, делают, не задавая лишних вопросов: меньше знаешь, крепче спишь. Может быть, все они надеются на то, что за Павлом кто-то стоит? Вот сейчас этот «кто-то» поднимется, наведет порядок, и все станет как раньше… Не дураки ведь, понимают, не станет… но все равно смутно надеются на какое-то чудо. На то, что Бог, царь или герой придут и принесут избавление, ибо собственной рукой не получится, любую руку, которая попробует противостоять происходящему, отрубят по самое плечо. Но никто не даст нам избавленья…
Не будет избавленья, Пашка! Так зачем все это продолжать? Что мешает тебе просто сказать Хрущеву: дескать, задание выполнить не удалось, Берию не переиграть, – сказать это и вернуться к прежним делам: учиться в академии, гоняться за бандитами, и вообще жить в мире, где нет вопросов, кто враг и кто друг. Какое дело майору Короткову до всей этой политики? Страна осталась, армия осталась, ты солдат и выполняешь приказ.
Павел усмехнулся, вспомнив, как Хрущев советовал ему выполнять приказы «с разбором». Как он тогда говорил? «Партия не может отдать преступный приказ, а враги, в нее пробравшиеся, очень даже могут, поэтому долг коммуниста всегда быть бдительным». Как поступить: выполнять его задание или последовать его же совету и исполнить долг коммуниста? Раньше он не знал, на чьей стороне правда – до вчерашнего вечера. Но первый секретарь ЦК КПСС, защищающий тех, кто гнал на фронт бракованные самолеты…
Ему, майору Короткову, и вправду плевать на политику. Но не на войну. Слишком много генерал Громов рассказал ему такого, что не позволяет спрятать голову в песок. Да, сейчас их власть – так и в Минске в сорок первом казалось, будто все кончено… Ну, Пашка, дошел до ручки – первого секретаря ЦК сравнил с Гитлером! Может, еще чего удумаешь?
Нет, хватит копаться в собственных кишках, а то и не до того договориться можно. Работаем дальше. Кого там еще защищал Хрущев, кроме «авиапромовцев»? Он говорил о «ленинградском деле»… Об этом деле Павел знал только закрытую информацию, которую довели до них в свое время на партсобрании: секретарь ЦК Кузнецов, председатель Госплана Вознесенский и группа партийных работников оказались изменниками и шпионами и были расстреляны. Этого явно мало. У кого бы узнать поподробней? Выбор невелик: Молотов, Маленков, Берия. Берия – на самый крайний случай, к Молотову не очень-то подступишься. Вот Маленков – тот совсем другой: простой, открытый и дружелюбный. Так может быть, у него и спросить?
– Сегодня у меня для вас очень сложное задание, – сказал начальник отделения.
Майор Котеничев посмотрел на ворох бумаг на его столе и лишь кивнул: сложное так сложное.
– Кстати, после окончания дела, по которому идет работа, есть указание представить вас к очередному званию и к ордену. Если, конечно, вы и дальше будете работать так же хорошо, как и теперь.
– Лучше бы денег дали, – буркнул майор. – Больше соответствует характеру задания.
– То есть?
– За блядскую работу – блядская и награда, – пояснил Котеничев.
– Андрей Михайлович, – укоризненно проговорил начальник, – мы ведь об этом с вами уже говорили…
…Вернувшись к себе, майор разложил на столе бумаги и задумался. Задание, действительно, было очень непростым. Ему дали выписки из архивов, какие-то показания, письма, докладные записки, несколько подлинных документов, принадлежавших Меркулову – старому и надежному соратнику Берии, его многолетнему заместителю. Надо было написать два-три письма от имени Меркулова – естественно, о том, какой Берия негодяй, но написать их, тщательнейшим образом подделывая почерк, так, чтобы даже люди, хорошо знавшие Меркулова, ничего не заподозрили. И вот это не давало майору покоя. До сих пор от него не требовали качественных подделок – достаточно было условного сходства. А тут начальник дважды повторил: «И чтобы комар носа…»
Неужели письма предназначены для самого Лаврентия Павловича? А если нет, то с какой целью понадобилось стопроцентное сходство?
Котеничев еще немного подумал и отложил письма. Время есть – жестких сроков перед ним не ставили. Надо пойти и как следует по этому поводу посоветоваться…
Удача продолжала ворожить Павлу. Именно в этот день Молотова не было. С ним разговаривал один Маленков, и речь шла о сельском хозяйстве – тема скучная, экономическая, однако Предсовмина сумел сделать ее интересной. Но все же, в третий раз отвечая на вопрос, чем обязательные поставки отличаются от сельхозналога, Павел понял, почему Молотов уклонился от участия в этой встрече.
Когда они закончили, Маленков предложил выпить чаю. В отличие от Молотова, который замораживал одним своим взглядом, Председатель Совета Министров был простым, мягким и приятным человеком, с ним совершенно не ощущалась разница в положении, и Павел все-таки решился.
– Товарищ Маленков, можно вопрос?
– Сколько хотите, – улыбнулся тот. – Я же вам говорил: если вы чего-то не понимаете, спрашивайте, не стесняйтесь, это в наших общих интересах.
– Я не по этой теме. Никита Сергеевич упоминал о каком-то «ленинградском деле», по которому расстреляли очень видных людей, даже одного секретаря ЦК. Я перед ним постеснялся показать свое незнание, а теперь не представляю, что и делать… Не расскажете, в чем там суть?
– Грязное дело, – поморщился Маленков. – Грязное и мерзкое. Неужели товарищ Хрущев вас не просветил?
– Нет. Сказал лишь, дело сфальсифицировано Абакумовым и по нему расстреляли кучу народу.
– Что?! – Маленков уронил ложечку с вареньем в чашку. – Никита хочет реабилитировать «ленинградцев»? Да он же сам выступал за смертную казнь!
– Тогда выступал, – предположил Павел, – а теперь узнал, что все это «липа» и Абакумов…
– Да при чем тут Абакумов! – сердито воскликнул Председатель Совмина. – Кто вам сказал такую чушь? Как их можно реабилитировать?! Никита хоть бы раз в жизни головой подумал!
Он сердито выплеснул чай в траву, налил новый, искоса и смущенно взглянул на Павла.
– Простите, товарищ Коротков. Я не имел права так говорить о вашем начальнике. Давайте условимся, что вы этого моего высказывания не слышали…
– А не мог Абакумов вас обмануть? – осторожно поинтересовался Павел.
– Меня – мог, я все же не чекист. Однако за этим делом следил не я, его тщательнейшим образом курировал товарищ Сталин, а при необходимости подключался и Лаврентий. Не родился еще чекист, который может их обмануть.