Последний день в... Париже
Шрифт:
День первый
А вы знали, что за пять часов полета можно получить такую же дозу радиации, как на одном сеансе цифровой флюорографии грудной клетки? Все потому, что на высоте десяти тысяч метров атмосфера сильно разрежена, и защита от солнечной радиации значительно слабее, чем на земле. Некоторые люди летают по несколько раз в месяц, но при этом опасаются делать рентген чаще раза в год. Интересно, почему?
Ну вот, начала историю о своем эпическом путешествии в Париж в честь окончания универа с душных фактов о радиации. Браво мне! Я – тот еще рассказчик, крепитесь.
Мои
Вообще, у нас есть еще и четвертый друг. Со школы мы – неразлучный квартет, даже в универ один поступали, чтобы и там не расставаться. Артём – четвертый из нас. Но мы как-то негласно решили, что этот отпуск проведем чисто в женской компании. К тому же, у Тёмы начался очень важный этап собеседований, и он не мог променять мечту открыть дизайнерскую фирму на десять дней в Париже. Тогда он, бедняга, не знал, что потеряет…
К слову, Тёма и Соня, наша школьная парочка, наконец поженятся в этом году! Самойлов каким-то образом уговорил родителей Сони отдать за него единственную дочь. Как – загадка века. Но я догадываюсь, что он смог доказать, что, помимо любви, сможет обеспечить их дочь хотя бы приблизительно так же, как это всегда делали они.
Оставшись наедине с мыслями, я прокручивала их одну за другой, как будто скролила ленту видеонарезок о своей жизни. Нелегко было пережить последние пару лет. Моя тетя два года лечилась от рака и недавно скончалась. А до этого умерла моя двоюродная сестра. Ей было всего двадцать пять лет. Я уже молчу о том, как меня потрепало расставание с Пашей. А теперь еще эта информация о полетах и радиации никак не выходила у меня из головы все четыре часа.
Наш вылет был ровно в двенадцать, в ясный день: небо чистое, прозрачное, ни облачка. Я поглядывала в иллюминатор на залитые солнцем пейзажи, щурилась от яркого солнечного света и думала… думала…
И в момент, когда шасси едва коснулись посадочной полосы, я зажмурилась, схватила за руки двух своих любимых подруг, сидевших по обе стороны от меня, и выпалила:
– У меня, возможно, тоже опухоль.
Не услышав никакой реакции от девочек, я приоткрыла один глаз. Кристина и Соня вытаращились на меня в немом шоке. Я слегка сжала их руки, приободряя, будто потенциальное наличие опухоли убивало не меня, а их.
Пассажиры аплодировали пилоту, благодаря за мягкую посадку, кто-то засвистел, какой-то малыш истошно заорал на весь салон, а женщина впереди, занимавшая два кресла, начала собираться на выход, невзирая на убедительную просьбу пилота не вставать с места. Ужасная суматоха, от которой за минуту можно устать больше, чем от тридцати часов полета с пересадкой в Стамбуле.
– Что? – прошелестела Кристина, первой выходя из оцепенения.
Народ вокруг начал отстегивать ремни безопасности, вставать с мест и суетливо вытаскивать ручную кладь. Можно подумать из самолета заберут только первых десять человек, а остальных оставят на генеральную уборку салона или вообще отправят обратным рейсом. Мы единственные сидели, не двинувшись с мест, и смотрели друг на друга.
– Что значит «возможно»? – Кристина зацепилась за ключевое слово. У нее и так низкий голос с хрипотцой, от которого всех мужиков размазывает, а ото сна и услышанного он буквально просел еще на пару октав.
– Я не открывала конверт с результатами, – сказав это вслух, я вдруг поняла, что совершила глупость. Кто не захочет узнать: умрет он или нет? – Сначала мне духу не хватало, а потом я подумала, что не хочу портить отпуск…
– Когда ты успела пройти обследование? – Соня вот-вот опять расплачется, за ее душевное равновесие я больше всего переживала. – Почему ничего нам не сказала?
Я пожала плечами, не зная ответа. Тогда мне было нужно сделать это все в одиночку, чтобы не видеть сожаление и сочувствие в глазах родных людей. А теперь я поняла, что не справляюсь.
– Наверное, глупо не смотреть результаты прямо перед отпуском, – покачала я головой, предупреждая их возможный вопрос. – Вдруг со мной все в порядке, а я только зря закапываю себя...
Забавная ирония. Она пробудила воспоминания, которые лучше было бы не воскрешать. День, когда мы хоронили мою тетю рядом с ее дочерью. Глухой звук свежей земли, падающей на крышку гроба, сопровождаемый рыданиями моей мамы и бабушки, до сих пор слышится мне по ночам.
Слезы просили выхода, а горло, сдавленное как удавкой, мешало произнести жуткие слова:
– …но что, если нет?
– Вик, – Кристина смотрела на меня глазами, покрасневшими от слез, подрагивающие губы еще больше придавали трагичности. Ее красноречие, и извращенное чувство юмора, казалось, впервые дало сбой.
– Я решила, что в отпуске не хочу слышать о раке и терапиях… о чудодейственных методах и врачах. Я видела, как через это прошли моя тетя и ее дочь.
– Справедливо. Ни слова об этом! – Крис сделала жест, как будто закрывает рот на замок. – Я могила.
Соня толкнула ее ногой и посмотрела на блондинку так, как умеет только она: будто ругается и одновременно расчленяет взглядом. Иногда наша Соня-тихоня пугала меня до мурашек.
– Может, я и обречена… – девушки сжали мои руки с обеих сторон, а я сжала их в ответ. – Но эти десять дней хочу провести в неведении.
– Вика Шредингера, мы поняли, – кивнула Крис, улыбаясь сквозь слезы.
Я благодарно улыбнулась в ответ, понимая, как им это тяжело — не поддаться истерике. Замечала, что люди, осознающие близость смерти, ведут себя спокойнее тех, кто их теряет. К сожалению, знаю это не понаслышке.
– Мы рядом, – Соня подавляла слезы, стараясь удержаться, но только усложняла ситуацию. – Мы поддержим любое твое решение.
– Но знаете что еще? – эта часть разговора им понравится. – Раз уж мы в Париже и мне, возможно, и правда придется увидеть его и умереть…
– Вика! – Соня выдохнула, пуская пузыри носом, и ради нее я не стала дальше упражняться в черном юморе.
– В общем, я хочу провести здесь незабываемые десять дней! Поможете?
У Кристины Ланг – признанной главной тусовщицы университета – загорелись глаза: