Последний долгожитель (Сборник)
Шрифт:
На чем это я остановился? Ах да, на завистливых политиканах. Никак им не удавалось ни перехватить, ни отклонить наши капсулы. А их здорово припекло, потому как в ту пору мы начали строить гигантские солнечные печи на Марсе. До сих пор наши автоматы другого дела не знали, только вели топографическую съемку, фотографировали, брали пробы почвы и так далее. Теперь же инженеры на Земле завершили проект огромных солнечных печей. Чертежи мы фотографировали на микропленку и с помощью фотонных ракет засылали в программирующие узлы строительных автоматов. Что тут объяснять — работа свер. хважная и сверхсекретная. Все фотографирование было поручено мне одному. Мельчайшую циферку,
А в полночь, когда я до предела измочаленный притаскивался домой, нетрудно догадаться, что меня там ожидало. Слезы, упреки… Ни в кино, ни в театр не ходим, машина зря простаивает, раз мы все равно никуда не ездим. А может, я вовсе и не в институте пропадаю, а амурными делами занимаюсь. "Ну а эти кучи денег за сверхурочные, по-твоему, откуда берутся?" — спрашиваю. На это ей нечего было возразить. Не любовницы же мне приплачивают! Взгляните сами, разве я похож на такого?..
Не надоело вам слушать мою болтовню? А то вы скажите. Предлагаете еще по кружечке? Ну что ж, очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас, хотя, признаться, я небольшой охотник до выпивки.
Так, разве что иной раз пропустишь кружку-другую за компанию…
Кружка вторая
— И что бы вы думали? В этой спешке-гонке я вдруг и сорвался. Нет, не в нервах дело, какое там: нервы у меня железные. Как-то раз утром просыпаюсь и ничего не вижу, перед глазами сплошная белая пелена. Моргаю, тру глаза — не помогает.
— Что ж теперь со мной будет? — спрашиваю жену и чувствую, как голос у меня сорвался.
Жена, бедняжка, перепугалась не на шутку и, конечно, давай меня костерить — теперь уж из самых лучших побуждений; такова, видно, женская натура: как повадится на человека кидаться, так и не может остановиться. "И охота, мол, было вкалывать с утра до ночи, да от лабораторного освещения кроме вреда ничего не жди, вот и достукался, теперь бы на себя полюбовался…" Слушал я слушал ее умные речи, да как заорал изо всей мочи, что с радостью бы полюбовался, если бы мог, и к черту всю ее ругань, надо звонить в больницу, заводить машину и — к врачу.
Так и сделали.
Жена отвезла меня в больницу при нашем Институте. А надо вам сказать, до этого случая я никогда не болел и больничных порядков не знаю; сижу себе в коридоре и жду, жена рядом сидит и плачет украдкой. Но скоро подходит к нам больничная сестра, берет меня под руку, ведет к профессору и дорогой ласково так успокаивает. Может, слышали, был у нас такой знаменитый нейрохирург и окулист… Не слыхали? Ну, не важно.
— Ага, значит, вы и есть наш незаменимый лаборант? — пророкотал над моим ухом профессорский бас.
— Совершенно верно, господин профессор. Вот и сейчас беспокоюсь, как бы моя работа…
— Гм! Ваша работа — наша забота… — Профессор замолчал.
В кабинете стояла такая тишина, что в ушах у меня отдавалось биение собственного сердца. Господи, что ж за напасть на меня свалилась?!
Прежде всего профессор самым тщательным образом обследовал мои глаза, похмыкал, подумал, затем изрек:
— Самое обыкновенное воспаление радужной оболочки. При интенсивном лечении зрение может вернуться через две-три недели. Но в вашем случае эта болезнь осложнена побочными явлениями. Скажите, вы пьете?
— В меру, господин профессор.
— Ясно. Стало быть. как бездонная бочка. Страдаете головными болями?
— Нет.
— Считайте по три.
Я досчитал до какого-то числа, после чего он заставил меня вести обратный отсчет по четыре. Потом неожиданно велел называть любые числа наугад, как взбредет на ум. Я долго перечислял, и только когда кончил, спохватился, что я, как старательный ученик, отбарабанил весь цифровой код на тот день.
С перепугу я понес какую-то околесицу, но тут сестра остановила меня, хватит, мол, господин профессор вышел, а мне ведено перейти в другой кабинет, сделать энцефалограмму…
— Не исключено, что зрение вам удастся спасти только с помощью операции на черепе.
Молочно-белая пелена перед глазами к тому времени сменилась непроглядной темнотой. Я брел по коридору, точно лунатик, все голоса и звуки доносились до меня откуда-то издалека. Должно быть, в таком мире живут слепые.
Ах да, уважаемый, что же это мы с вами не пьем, совсем заговорились, а кружки простаивают. Теплое пиво и в рот не возьмешь. Ну, будем здоровы!
Я замечаю, вы из тех людей, у кого слезы выступают, едва заходит речь о глазных болезнях. Вот и со мной поначалу тоже так было, а потом привык. В больнице — там с нашим братом не церемонятся: сейчас тебе веко вывернут, кисточкой смажут и уко. лы разные делают… А то еще и чистят, будто перед ними не глаз, а луковица какая, вот ей-богу!
Но уж если черепушку пополам распиливают, это, скажу я вам, еще похуже будет.
Пролежал я так в кромешной тьме несколько суток. Но однажды подходит к моей койке сестричка, гладит меня по щеке. Я, понятное дело, воспрянул духом и тоже протянул руку, чтобы потрепать ее по щечке, да что возьмешь с незрячего: промахнулся сослепу и угодил рукой не в щечку, а пониже.
— Не такой уж вы и больной, оказывается! — заметила сестра.
— Простите великодушно! — смущенно кашлянул я.
И тут вдруг она наклоняется и чмок меня в небритую щеку.
— Извинения излишни: вам все дозволено, — промурлякала сестричка.
Гром и молния! Тут меня в жар бросило, вот, думаю, сейчас в момент прозрею. Чудо, какая удача! Ведь сестричка-то оказалась не из робких!
На такие слова требуется достойный ответ. Но до дела у нас не дошло. Сестра ловко увернулась, а меня в тот же миг сграбастали другие руки, уложили на каталку и прямиком в операционную.
Кружка третья
— Еще по одной предлагаете? Премного благодарен! Порядочного человека сразу видно! Так вот, дружище… вы позволите так называть вас? Зато расскажу вам, как прошла операция, понимаю, что вам не терпится узнать. И чего только со мной не делали: и пилили, и долбили, и электричеством сверлили! Да-да, я все чувствовал, ведь меня не усыпляли. А-а, пустяки, какая там боль! Мозг — он сам по себе никогда не болит, дурак он, что ли, болеть! Он регистрирует разные боли-хвори человеческого организма, и хватит с него.
Вот после операции меня, конечно, усыпили. Проспал я, наверное, несколько суток кряду. А когда проснулся, открыл глаза и вижу: справа от меня сидит моя больничная сестра, из себя заглядение, прямо куколка, а по другую сторону несет дежурство моя верная супруга в белоснежном халате.
— Ур-ра, вижу! — закричал я и обнял жену. После чего поворачиваюсь и заключаю в объятия куколку — в конце концов на радостях чего не сделаешь. Видеть-то я видел, да только одним глазом. Другой застилала беспросветная тьма.