Последний долгожитель (Сборник)
Шрифт:
Оба согласно кивнули.
— Ну-с, мы также имели возможность заметить, как различно проявляется это состояние у разных людей. Одни озлобляются, начинают грубить, другие просто засыпают. Одни становятся милыми, общительными, другие мрачнеют, замыкаются в себе. Существует масса вариантов. И все же несколько главных типов можно перечислить в соответствии с их "частотой колебаний". Ясно?
Они снова наклонили головы, генерал тревожно, идеолог с выжидательным интересом.
— Если человек находится в бессознательном состоянии, частоту колебаний нельзя установить никакими исследованиями или анализами. Вывести о ней заключение — и то лишь приблизительное — можно только, с помощью исчерпывающего
Тут вице-президент снова сделал протестующее движение, и ордена на его мундире зазвенели. Я понял в чем дело: уже долгое время поговаривали о своеобразных отношениях, которые сложились между ним, диктатором и любовницей диктатора, официально именуемой «домоправительницей» резиденции президента. По мнению одних, дама была близкой родственницей Кабана, другие считали ее его бывшей возлюбленной, которую диктатор отбил, пользуясь своей властью. Как бы там ни было, но чемуто с этим связанному Кабан был обязан своим положением… На лице могущественного идеолога, словно в подтверждение гривуазных слухов, промелькнуло ехидное выражение, однако оно свидетельствовало и о том, что оба правителя — яростные соперники и смертельные враги, и лишь безжалостная рука диктатора удерживает их от того, чтобы они не вцепились друг другу в глотку.
Министр пропаганды искоса глянул на вице-президента. Потом он сказал:
— Будь по-вашему, ничего не поделаешь… А когда вы намерены этим заняться, господин профессор?
— Чем раньше, тем лучше, — ответил я. И мы договорились завтра рано утром — сегодня было уже поздно — втроем поехать во дворец президента. Кабан удалился с кислой физиономией.
Еще до начала переговоров я вновь осмотрел президента и пришел к убеждению, что его положение безнадежно и очень скоро все наши усилия могут оказаться тщетными. Следовательно, надо торопиться.
19 ноября
Сегодня утром в сопровождении броневиков мы отправились во дворец. В городе чуть ли не на каждом перекрестке стояли танки, а уличное движение почти замерло. Прибыв во дворец, также окруженный плотным кольцом танков, мы направились в личные покои президента, где я прежде всего обратил внимание на мелкие предметы личного обихода, а затем принялся расспрашивать обслуживающий персонал о привычках их хозяина, стараясь во время разговора запоминать лица людей. Люди отвечали неохотно, мне не раз приходилось повторять, что я врач, которому необходимо знать детали в интересах больного. И все же они рассказывали о поведении президента в домашней обстановке только по настоянию руководителя пропаганды — сколько президент курит, что пьет, часто ли бывает гневен, безжалостен, груб, что любит слушать по радио, какие передачи смотрит по телевизору. Я поинтересовался оборудованием ванной комнаты, узнал, сам ли президент бреется. Расспросил сначала его парикмахера, потом повариху; повариха рассказала о его любимых блюдах, камердинер — о характерных привычках. Заглянул я в спальню, осмотрелбиблиотеку и только после этого обратился с вопросами к двум сопровождавшим меня помощникам президента. От них я хотел узнать, как ведет себя диктатор во время решения государственных дел. Разумеется, мой интерес касался не государственных тайн, а его индивидуальных особенностей, склонностей.
Наконец настало время самой щепетильной части моего визита. Я спросил, можно ли мне повидаться с домоправительницей. Она пришла, и первое мое впечатление было двойственным. Это была чрезвычайно эффектная зрелая красавица брюнетка, но в ее сдержанных манерах, движениях, голосе — одним словом, во всем ее физическом облике — было что-то неприятное. Мысленно сопоставив ее с Кабаном, я решил, что они вряд ли родственники… Объяснив цель моей встречи, я сослался на врачебную этику и попросил оставить нас вдвоем. Было видно, что Кабану стоило огромных усилий побороть себя и выполнить мою просьбу.
О подробностях беседы я писать не стану.
Из дворца я вернулся в институт и еще раз осмотрел президента. В его состоянии перемен не произошло.
Вечером я поделился с Фельсеном своими впечатлениями. Он с удивлением спросил, зачем мне все это понадобилось. Я ничего не смог ему ответить, так как действовал под влиянием каких-то смутных побуждений.
20 ноября
В полдень ко мне вбежал Фельсен и сказал, что состояние президента ухудшилось.
Начиная с этой минуты, меня охватило странное душевное состояние. Словно прорвалась какая-то плотина и меня подхватил неудержимый поток активности. Я говорил и действовал почти бессознательно, подчиняясь какому-то внутреннему голосу. Прежде всего я распорядился перенести пациента в экспериментальную лабораторию и сам поспешил туда же, таща за собой испуганного до полусмерти Фельсена. По дороге я заметил, что у дверей лаборатории тоже стоит охранник, но в тот момент не придал этому значения…
Когда больного вкатили на носилках и по установленному у нас порядку посторонние вышли из лаборатории, я усадил ошеломленного Фельсена в кресло и высказал ему свои соображения. Я напомнил ему о нашем разговоре и о том, что сохранение жизни президента в данный момент совпадает с интересами страны. Однако положение его безнадежно, он в любой момент может умереть, а потому времени для колебаний у нас нет.
— Что вы задумали? — с тревогой спросил Фельсен.
— Повторить операцию "Фишер — Вейлер", — ответил я.
Фельсен вскочил и заметался по тесному помещению. Я поймал его за руки и, нажав на плечи, заставил опуститься в кресло. Не в силах унять волнения, он простонал:
— Но кто же второй?
— Я!
Какой-то инстинкт заставлял меня говорить очень быстро, поэтому я частил скороговоркой, стремясь заглушить овладевавший мною страх: при мысли о том, что через несколько минут я стану безжизненным телом, все мое существо запротестовало.
Фельсен не мог произнести ни слова.
— Поймите, другого выхода у нас нет, — сказал я и с силой тряхнул его, чтобы вывести из оцепенения.
— Профессор, — простонал ой наконец. — Вам ли, прославленному ученому, рисковать собой ради такого негодяя?!
— Не ради него, а ради всех нас, ради будущего. И для этого есть лишь одна возможность: он должен жить! Подумай еще об одном, — в пылу спора я назвал его на «ты», чего раньше никогда не случалось, — подумай, что в святая святых нашего главного врага проникнет человек, который попытается изнутри воздействовать на диктатора, ослабить этот проклятый режим, привести его к гибели. Разве не стоит ради этого рискнуть собственной жизнью?
— Но почему именно вы?
— А кому доверить? Кто может поручиться, что мы не променяем кукушку на ястреба?! Да и времени у нас нет. — И указав на пациента, я крикнул: — Быстрее!
Окрик, видимо, подействовал, Фельсен сделал над собой усилие и, побледнев, выдавил из себя:
— Я буду донором!
— Нельзя, дружок. — Я притянул его к себе. — Я все разузнал, ознакомился с окружением президента, с обстановкой, в которой он жил. Думаю, это пригодится, по крайней мере на первых порах, чтобы никто ничего не заподозрил и чтобы волчьей стае не представилось повода разорвать своего вожака… Я старше тебя, опытнее. Да и в политике ты человек неискушенный. Это было бы бессмысленной жертвой с твоей стороны и с моей тоже. В науке ты олицетворяешь собой будущее, а я до некоторой степени уже в прошлом… Начинай! — закричал я, заметив, что тело президента задергалось.