Последний дракон
Шрифт:
И говорил он в этот момент не только о себе. У Хука, в его коробке с сюрпризами, хранились одному богу ведомо какие нештатные взрывчатые вещества. На куски порвало бы пол-острова. Жареной кабанятиной до самого Слайделла бы несло.
Пшик рискнул встать на четвереньки, молясь Иисусу, Господу, Будде, Аслану и всем, кто там еще слушает, чтобы Хука расплющило между килем его тонущей лодки и болотным дном, чтобы он медленно умирал, глядя, как из носа сочатся пузырьки воздуха. Но узнать, была ли услышана его молитва, Пшику не удалось – именно в этот момент что-то очень сильное схватило его за пояс
От земли до небесной выси за каких-то пару секунд.
Что, во имя?..
Мысль эту Пшик не закончил, потому что:
«А»: он был слишком потрясен, чтобы трезво рассуждать.
И «Б»: его причиндалы вжало аж в самый живот внезапным приемом, который вполне можно назвать ультразвуковым натяжением трусов.
Потому, пока Пшика Моро уносило над болотами все выше, единственной внятной мыслью, которую он смог связать прежде, чем вырубиться, была: «Эй, а отсюда видно наш дом».
Глава 3
Хук был продажным копом, на этот счет никаких сомнений, но и у продажности есть уровни. Патрульный, который то и дело берет кофе за счет заведения – это одно, а если взять констебля, который методично злоупотребляет возложенными на него полномочиями, чтобы отправлять на тот свет наркоштурманов по заказу криминальных царьков, то у продажности откроются совершенно новые глубины.
Побуждения – вот, что выделяло Ридженса среди прочих. Всякий коп, которому приходилось сидеть перед конгрессиональным комитетом или комиссией Службы внутренней безопасности, в конце концов стыдливо мямлил в микрофон заявление из серии: «Я стал полицейским, чтобы помогать людям, мэм. Не знаю, когда же все поменялось».
У Ридженса Хука ничего не менялось. Он с самого первого дня нацелился преумножить собственный достаток – ну, или даже до этого первого дня, говоря откровенно. То, как закаливались амбиции Ридженса – сюжет самый что ни на есть библейский. Его папашей был мнимый проповедник из Хомстеда, Флорида, который никак не мог собрать большую паству в связи со своей фанатичной приверженностью букве Библии, в основном ранним главам. Джеррольд Хук мог бы захомутать и побольше народу в Миссисипи, но ребята из Флориды предпочитали обеленную версию Иисуса, который не обличал их зимние пальто с меховой подкладкой потому, что Левит порицал одеяния, сотканные из не одного материала. А выходцы из северных штатов не стали бы терпеть проповедника, выбивавшего из их рук чизбургеры, ведь Исход провозглашает, что запрещено употреблять мясо и молочку за один прием пищи.
Юному Ридженсу оставалось лишь придерживаться папашиных ветхозаветных взглядов, и это серьезно отразилось на его отрочестве. То, что связано с пивом и причиндалами, даже не обсуждалось, а будь все проклято, если для подростка они не составляют весь мир. Ридженс пошел по традиционному пути неприкрытого бунтарства и за старания получил в награду порку, в буквальном смысле – во дворе перед домом, на глазах у друганов, за попирание Второзакония тем, что стал распутным пропойцей. Юный Ридженс с красным, как его же задница, лицом подумал: «На хер это дерьмо, я этого сраного святошу грохну и зарою».
Проповедника Джеррольда Хука угнетало то, сколь глубоко людям плевать на его служение, и в конце концов он стал все больше причащаться вином, а оттуда быстро перескочил на бурбон. А уж от бурбона до ненависти к самому себе всего несколько часов сна. А эта самая ненависть к самому себе распространилась, как это обычно происходит, на жену и детей. Однажды ночью, после восьми часов проповедей, которые ей выплевывал прямо в лицо пьяный человек божий, Сельма Хук не выдержала. Она забрала дочь, Марту-Мэри, и больше не давала о себе знать.
Ридженса она взять позабыла.
От него одни беды.
На мальчике клейма было негде ставить: сгусток ненависти с бурлящий внутри жестокостью, похожий на лайнбекера. Сельма Хук знала, что придет час расплаты, и не хотела, чтобы Марта-Мэри стала ему свидетелем.
Этот самый час наступил, наверное, полгода спустя. Шесть месяцев, как мальчик и мужчина жили одни в сколоченном из досок жалком подобии городской церкви с облупленной краской и шпилем, который был не более чем стопкой поддонов. Среди прихожан числились только бездомные, пьяницы и торчки. И даже эти бедолаги считали, что старина Джерри Хук совсем себя запустил – большую часть времени пил и гонял мальчишку за мнимые в основном несоблюдения бесконечных правил.
Казалось, Джеррольд изо дня в день все больше едет крышей по Иисусу. Он принялся внушать массовке «Ходячих мертвецов» в количестве дюжины или около того, обитавших у него на скамьях, ревностную веру в то, что его избрал сам Бог для чего-то суперважного.
Когда со стороны Багам резво двинулся ураган Эндрю, Джеррольд понял – вот оно.
И сказал сыну, которого это как-то не волновало: «Мы будем стоять бок о бок в храме и выстоим, пусть он будет разрушен, и тогда они узрят».
Тут Ридженс мигом запарился, потому что если он правильно понял папашину тираду, ураган они будут пережидать в церкви, слепленной из фанеры и ржавых гвоздей, пока остальные к черту эвакуируются из Доджа.
«Да ну на хер», – подумал Ридженс.
И напал на отца.
По крайней мере, попытался. Ридженс был здоровяком, но Джеррольд – крупнее. Сын успел разок неплохо врезать, а потом папаша-проповедник вырубил его Библией короля Якова.
Очнулся Ридженс на алтаре. Вокруг бушевал Армагеддон, а над, собственно, алтарем стоял полоумный папаша – голый – и взывал к Господу, мол, дай мне знак.
«Знак? – подумал Ридженс. – Какой на хер знак? Кто-то тут кого-то наебывает».
И на кой ляд батя вообще жопой светит?
Все это не имело для Ридженса ни грамма смысла, однако он знал, что подступающий ураган, который выворачивал мир наизнанку, уж точно отправит их обоих на тот свет, каким бы он ни был. И если мысль о рае и могла послужить кому-то утешением, пока Эндрю распаковывал над ними церковь, раздирая ее на зубочистки, Ридженс почти мечтал, чтобы вся эта штука с раем оказалась фуфлом, просто ради последней мысли его папаши из серии: «О, черт. Я был неправ».
Новый порыв урагана Эндрю ударил по отцу и сыну, пробив пол и отправив обоих в подвал, там они и лежали, усыпанные обломками и пытавшиеся отдышаться, пока над ними бушевала ярость природы. Чудесным образом оба Хука выжили.