Последний джентельмен
Шрифт:
ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ ПРЕКРАЩАЕТ ПИСАТЬ!
— Значит, вы завязали? — ревел возчик. — Не могу ругать вас за это, парень! Много книг написали?
— Четырнадцать.
— Глэдис, только представь себе! Четырнадцать книг! За всю свою жизнь я не прочел столько книженций…
— Замолчите, Джо, — сказала Глэдис, со стуком ставя кусок пирога и кофе.
В статье говорилось:
«Холлис Харингтон, автор романа „Взгляни на мой пустой дом“, принесшего ему Нобелевскую премию, прекращает писать после опубликования своей последней книги „Вернись, моя душа“.
Рука Харингтона конвульсивно сжала газетную страницу.
— В чем дело, парень?
— Ничего…
— Этот Мэдисон — ничтожество! — заявил Джо. — Не верьте ему. Он полон…
— Он прав. Боюсь, что прав.
«Но откуда он знает? — спросил он себя. — Как может Седрик Мэдисон, этот странный человек, поглощенный своей работой, не выходящий из помещения редакции и пишущий литературно-критические статьи — как может он знать об этом?! Ведь я сам почувствовал только сегодня утром!»
— Вам не нравится пирог? — спросил Джо. — И кофе у вас остыл.
— Оставьте человека в покое! — яростно сказала Глэдис. — Я подогрею его кофе.
Харингтон повернулся к Джо:
— Вы не отдадите мне эту газету?
— Конечно, отдам, парень! Я уже просмотрел ее. Читаю только спорт!
— Спасибо. Мне нужно кое с кем повидаться…
Вестибюль здания «Ситуэйшн» был пуст и весь искрился — яркая искра являлась торговой маркой этого журнала и людей, делавших его.
Медленно и величественно за стеклянной стеной поворачивался огромный глобус. Под ним циферблаты показывали поясное время. А на глобусе были обозначены мировые события.
Харингтон остановился перед дверью и осторожно заглянул внутрь, смущенный и озадаченный яркостью и сиянием. Затем медленно сориентировался. Рядом с лифтом висела доска объявлений. На ней ничего не было. На двери обнаружилась табличка:
ХАРВИ
прием с 9 до 5 ежедневно
Харингтон пересек помещение и остановился перед списком кабинетов. Изогнув шею, он отыскал нужное имя.
СЕДРИК МЭДИСОН. 317 к.
Он отвернулся от доски и нажал кнопку лифта.
На третьем этаже лифт остановился. Харингтон вышел. Слева от него тянулась длинная линия кабинетов.
317 кабинет оказался третьим. Дверь в него была открыта. Харингтон вошел. За столом, заставленным стопками книг, сидел человек. Груды книг лежали на полу и на полках вдоль стен.
— Мистер Мэдисон? — спросил Харингтон.
Человек поднял голову от книги.
И неожиданно Харингтон оказался вновь в дымной темной будке, где когда-то давно разговаривал с безликим незнакомцем. Но тот больше не был безликим. Харингтон узнал его по исходящей волне мощного внушения, по какому-то почти неприличному чувству собственного бессилия.
— Харингтон! — воскликнул безликий человек, который теперь приобрел лицо. — Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами…
— Да, невероятно.
Он едва
Мэдисон встал, и, обходя вокруг стола, пошел ему навстречу. Если бы Харингтон мог повернуться и бежать, он сделал бы это. Но он не мог. Он был ошеломлен, он онемел, у него не осталось ни одного движения, кроме автоматических жестов вежливости, выработанных в нем тридцатью годами аристократической жизни.
Он знал, что лицо его невозмутимо и вежливо, и был благодарен судьбе за это. Ни в коем случае он не должен был показывать, что узнал своего собеседника.
— Невероятно, что мы с вами никогда не встречались, — сказал Мэдисон. — Я прочел все, написанное вами, и мне все ужасно понравилось.
— Вы очень добры, — сказала спокойная и невозмутимая часть Харингтона, протягивая руку. — Это моя вина, что мы никогда не встречались. Я вел слишком затворническую жизнь…
Он ощутил в своей руке ладонь Мэдисона и почти конвульсивно сжал пальцы. Рука редактора оказалась сухой, холодной и очень похожей на клешню. Этот человек был подобен грифу: тонкая сухая кожа, плотно обтягивающая череп, проницательные беспокойные глаза, совершенное отсутствие волос, рот, подобный ножевой ране…
— Вы должны присесть, — сказал Мэдисон, — и побыть немного со мной. Нам есть о чем поговорить.
В комнате был лишь один стул, свободный от книг. Харингтон неловко сел, во рту у него все еще было сухо от страха.
Мэдисон снова вернулся на свое место и наклонился над столом.
— Вы очень похожи на свою фотографию, — заявил он.
Харингтон пожал плечами.
— У меня хороший фотограф.
Он чувствовал, как медленно возвращается к жизни, как оцепенение проходит, и две части его существа снова сливаются, становясь одним человеком.
— Мне кажется, — сказал он, — что здесь у вас преимущество передо мной. Не могу припомнить, чтобы видел когда-нибудь ваше фото.
Мэдисон шутливо погрозил ему пальцем.
— Я анонимен, — сказал он. — Вы, конечно, знаете, что все редакторы лишены лица. Они не должны навязывать себя общественному мнению и сознанию.
— Это, несомненно, ошибка, — возразил Харингтон, — но, поскольку вы считаете, что так лучше, не буду спорить с вами.
Он почувствовал порыв паники: замечание об безликости редактора не было похоже на простое совпадение.
— А теперь, когда вы пришли, чтобы повидаться со мной, — сказал Мэдисон, — я полагаю, что это связано со статьей в утреннем выпуске?
— Вы правы, — спокойно сказал Харингтон. — Именно поэтому я здесь.
— Надеюсь, вы не очень сердитесь?
Харингтон покачал головой.
— Вовсе не сержусь. В сущности, я пришел поблагодарить вас за ту помощь, что вы оказали мне. Я уже думал об этом. Я говорил себе, что я должен это сделать, однако…
— Однако, вы беспокоились из-за своей ответственности перед читателями. Может быть, даже перед самим собой?