Последний год
Шрифт:
«Этим свидетельством моя роль, весьма жалко и неудачно сыгранная, оканчивается».
Календарь показывал 10 ноября 1836 года.
Глава седьмая
– Если господин Пушкин отказывается от всего – от вашего посредничества и от свидания с Жоржем – и притом не желает объяснить мотивов вызова, – говорит барон Луи Геккерен Жуковскому, – пусть напишет короткое письмо с отказом от дуэли. От него не требуют никаких мотивов отказа. Пусть будет так. Но, конечно, мы никогда не примем ссылки на предстоящую свадьбу. Согласитесь, ваше превосходительство, мы проявляем добрую волю
Василий Андреевич только что сложил с себя полномочия официального посредника. Но разве не разумны речи барона Луи? Разве не сулят примирения эти совсем скромные требования и твердое обещание сватовства?
И опять совещались поэт Жуковский, фрейлина Загряжская и посланник короля Голландии. Кто может остаться равнодушным к участи жениха и невесты, соединению которых препятствует упрямство Пушкина! Василий Андреевич Жуковский снова сел в карету.
– К Конюшенному мосту!
Но что случилось с упрямцем Пушкиным? Он спокойно выслушивает Василия Андреевича. Он садится за стол, чтобы написать вожделенное письмо! И воспарил в мечтаниях добросердечный Василий Андреевич и парил до тех пор, пока не увидел, что Пушкин вписывает в текст именно те слова, которых не должно быть. Правда, он отказывается от вызова, но как? Он просит считать вызов несуществующим, осведомившись по слухам о предстоящем сватовстве барона Жоржа Геккерена к своей свояченице. А в ответ на сетования Василия Андреевича спокойно заявляет, что никаких других писем не будет.
Что же удивительного в том, что старый Геккерен отклонил это письмо, едва вручил его барону Жуковский!
– Не думает ли господин Пушкин, что мы попадем в ловушку? Коли так, пусть будет дуэль, – решает барон Луи. – Мы сделали все, ваше превосходительство, – утешает он Жуковского, – и никогда не забудем вашего дружеского участия. Пусть будет дуэль, если этого хочет господин Пушкин.
Пушкин оставался неумолим и неприступен. Так думали все, кто забыл о Наталье Николаевне.
Наталья Николаевна переживала тревожные дни. Дантес нигде не появляется. Может быть, он даже избегает встречи. А рядом суматошится Коко. Ее громкий смех, ее резкий голос нестерпимы для Натальи Николаевны.
Коко, как нарочно, не спускает с Таши глаз. Она жадно прислушивается к долетающим до нее смутным известиям. Правда, обмолвки тетушки Екатерины Ивановны насчет возможного сватовства барона Жоржа Геккерена каждый раз застревают на полуслове. Но неужто ей достанется Жорж?..
Недаром же Наталья сидит у себя в спальне, как истукан. Екатерина пользуется любым предлогом, чтобы забежать туда невзначай. Тихоня делает вид, что углубилась в книгу.
Екатерина Николаевна болтает всякий вздор. Но тут непременно появляется Азинька и уводит Екатерину.
Наталья Николаевна прислушивается: кажется, вернулся Александр Сергеевич?
Таша все больше и больше времени проводит с ним. Она ласково корит его за частые отлучки. Ей так много надо ему сказать. Только он должен слушать не перебивая. С каждым часом она яснее понимает всю меру своей былой беспечности. Пусть же барон Жорж Геккерен скорее женится на Екатерине. Может быть, никто не обрадуется этой свадьбе так, как она…
Потом, беспомощная, как девчонка, попавшая в западню, она размышляет вслух о кознях старого Геккерена. Она припомнила, кстати, новые подробности: недостойный старик подстерегал ее всюду, где только мог; он уверял, что его сын умирает от любви к ней; он нашептывал: «Верните мне сына!» Да, да! Именно так говорил он, требуя ее благосклонности к молодому человеку.
Таша сама ужасается воспоминаний. Как только терпела она эти дерзости барона Луи! Теперь, когда она рассказала мужу все, ей стало так легко.
Не будет же Александр Сергеевич стреляться со стариком Геккереном? И разве надоедливый барон Луи в самом деле не требовал от нее: «Верните мне сына»? Правда, он вкладывал в эти слова совсем другой смысл. А если она просто его не поняла? На все готова Наталья Николаевна, только бы предотвратить ужасную дуэль. Новая, совсем еще не ясная мысль приходит ей в голову.
– Может быть, – нерешительно говорит Наталья Николаевна, – этот старик, такой опытный в интригах, направлял все поведение сына? – Наталья Николаевна замолкает.
Александр Сергеевич, еще больше оскорбленный за жену, вспыхивает от гнева. Это он обмолвился когда-то о характере шекспировского Отелло: Отелло не ревнив, он доверчив. Никогда не слыхала Наталья Николаевна никаких суждений об Отелло, высказанных ее мужем. Но теперь, когда она поведала мужу новую мысль, так удачно пришедшую ей в голову, она подарила его улыбкой, полной смущения. Где же ей, в самом деле, знать, на что способно закоренелое злодейство? И клонила к мужу голову, словно ища у него защиты против собственной беспомощности.
– Ну что? – спрашивала Азинька, когда Наталья Николаевна возвращалась из мужнего кабинета.
Таша давала подробный отчет. Азинька, выслушав сестру, дарила ей восхищенный поцелуй: только Таша может отвести беду…
Азинька видит, с каким раздражением читает Александр Сергеевич пухлые письма, которыми засыпает его Жуковский. Она с ужасом замечает, какой сумрачный возвращается Пушкин от Вяземских. Ей одной рассказал он в эти дни, не пощадив ни врагов, ни друзей, все, что истерзало его душу. Только вера в Ташу так и осталась непоколебимой.
Никто, кроме Таши, не остановит трагедию. Напрасно суетятся остальные. Азинька досадливо пожимает плечами, когда лакей подает Александру Сергеевичу новое – которое по счету? – письмо Жуковского. Она не обращает никакого внимания на бестолковые хлопоты тетушки Екатерины Ивановны. Александра Николаевна забывает о существовании друзей поэта – Вяземских, Карамзиных, Виельгорских. Им ли справиться сейчас с Александром?
Крепость берут исподволь. Слезы и нежность, чистосердечие и раскаяние, беззащитность и робкие признания, смущение и доверчивость, ласки и молчание, а потом новые, очищающие душу слезы, стынущие на опущенных ресницах, и глубокий вздох обретенного счастья – все чары, которыми владеет Таша, были щедро растрачены в эти дни…
Азинька ни в чем ее не торопила. Зачем? Крепость будет взята! Недаром же в доме, который был наполнен тревогой, в доме, где, казалось, остановилась всякая жизнь и даже дети притихли, вдруг появится мимолетная улыбка на опечаленном лице хозяина или прозвучит – так ли? – его бодрый, уверенный голос…
Александра Николаевна, приникнув к закрытым дверям кабинета, отчетливо слышала, как воскликнул Пушкин:
– Ах ты, смиренница моя!..
Азинька твердо помнила – так называл он Ташу в давнем своем стихотворении. Давнее слово светилось в устах Пушкина новой лаской. Да, единственно вера в Ташу оставалась незыблемой.