Последний год
Шрифт:
Фрейлина Загряжская, усердно помолившись перед иконами, совсем размечталась: не спускает, стало быть, император глаз с Наташи…
Наталью Николаевну дома встретила Азинька:
– Представь, у Александра Сергеевича был голландский посланник.
Новость, казалось, должна была огорошить Ташу. Но Таша не обратила на нее никакого внимания. Прошла прямо в спальню.
– Александр Сергеевич дома? – спросила она у горничной.
– Дома-с…
Первая мысль была – сейчас же пройти к мужу. А сил для этого нет. Пусть лучше завтра… Но что будет
Легла в постель, и все смешалось в изнемогшей голове. .Что же будет завтра, о господи?..
Во всем доме только одна Екатерина Николаевна спала безмятежным сном. О ней все забыли. Никто не считал нужным осведомить о будущем невесту, избранную бароном Жоржем Геккереном.
Глава третья
«Милостивый государь, граф Егор Францович… По распоряжениям, известным в министерстве Вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 рублей, из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет.
Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, нахожу в том одно препятствие, которое легко быть может отстранено, но только Вами…»
Далее в письме к министру финансов графу Канкрину Пушкин исчислял свое имущество, состоящее из пожалованного ему отцом нижегородского имения с 220 душ (увы, давно заложенных в сорок тысяч). Поэт и отдавал это имение в покрытие долга казне.
«Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою, – продолжал Пушкин. – Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя она мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости…»
Переписывая письмо набело, Пушкин с удовольствием перечитал последние строки. Коли дойдет до царя, тогда он поймет, что чаша терпения переполнилась. А дойти до царя непременно дойдет. Как не дойти, когда нашептывают ему о каждом произнесенном Пушкиным слове, когда впиваются соглядатаи в каждую написанную им строку?
А он, русский писатель, отдав последнее имущество в казну за ссуды, которые получал за труд, на печатание книг, не оставит никакой пищи клеветникам, когда призовет их к ответу.
Александр Сергеевич третий день искал автора гнусного пасквиля, но не мог обнаружить.
– Барон Геккерен! – доложил слуга.
– Проси, – не скрывая удивления, распорядился Пушкин.
Подписав письмо к графу Канкрину и поставив дату – 6 ноября, поэт отложил его в сторону.
Луи Геккерен, вновь явившись после вчерашнего визита, выглядел несколько бодрее. Как ни ужасна катастрофа, нависшая над его головой, он все еще надеется, что время поможет ему… хотя бы собрать последние силы, чтобы приготовиться к печальному будущему, если оно неотвратимо…
И вдруг от бодрости его не осталось ни следа, он едва сдерживал рыдания, когда заявил, что явился просить новой отсрочки на неделю.
– Даю вам не только неделю, даю две, – отвечал Пушкин, – и заверяю честным словом, что не дам никакого движения делу до истечения срока. Если же встречусь с вашим сыном, буду держать себя так, как будто между нами ничего не произошло.
Барон рассыпался в благодарностях.
Через несколько минут после отъезда посланника в кабинет вошел, протягивая обе руки хозяину, Василий Андреевич Жуковский.
– Я уже заезжал к тебе, Александр Сергеевич, да у тебя сидел вон какой сановный гость. А мне надобно побеседовать с тобой с глазу на глаз.
Жуковский сел в кресло, сделал строгое лицо, но продолжал с прежней сердечностью:
– Винись, брат, во всем винись – никакой утайки не потерплю. Что тут у вас творится?.. – Он глубоко вздохнул, прикрыв глаза, и вдруг глянул на Пушкина в крайнем испуге. – Ты в своем уме? Какому-нибудь прапорщику драться впору, а не тебе, отцу семейства. Одним словом, Александр Сергеевич, все знаю.
По мере того как говорил Василий Андреевич, Пушкин все больше мрачнел. Неожиданный приезд Жуковского и его осведомленность поразили поэта.
– – Кто же призвал тебя, миротворец?.
– Кто бы ни звал, я здесь, чтобы спасти тебя, коли возможно… И первое, чего требую, – это чистосердечного покаяния.
Василий Андреевич то журил, то шутил, то начинал настойчиво расспрашивать. По-видимому, сам еще не знал, с какого бока приступиться.
Пушкин держался замкнуто. Если тайна дуэли перестала быть тайной, стало быть, разболтали Геккерены… Неужто и Наташа тоже знает? Кто, однако, мог осведомить Жуковского?
Василий Андреевич упорно уклонялся от прямых ответов. Он хотел прежде всего знать причины, которые повлекли вызов на дуэль.
Пушкин вынул из письменного стола злосчастный «диплом». Гость внимательно перечитал.
– Гнусно задумано, – сказал он, откладывая листок. – Всю мерзость человеческую уместили чуть ли не в десять строк… Гнусно и постыдно, хотя и замысловато писано. Однако при чем здесь барон Жорж Геккерен?
– О том мне знать.
– Прости меня, бестолкового, Александр Сергеевич, может, я и вовсе из ума выжил, но ведь вызвал ты на поединок именно барона Геккерена? Почему же он должен быть за чужие мерзости перед тобой в ответе?
– У меня с ним свои счеты. Вот и решил я воспользоваться поводом, чтобы кончить давнюю, всем надоевшую историю.
– А жену ты спросил? Ты поводов для драки ищешь, а ей каково?
– Нет другого выхода, Василий Андреевич, чтобы оградить Ташу! – твердо сказал Пушкин. – Поверь, действовал я не сгоряча, но многократно обдумав положение…
Александр Сергеевич ничего не сказал о мерах, которые принял он в отношении царя и расчетов с казной. Еще бы больше всполошился Василий Андреевич. Но давно тяготило это попечительство Пушкина.