Последний грех
Шрифт:
Позвонив приятелям, Ирка с ходу сообщила им о возможности вливания в коллектив новенькой. Парни были не против, продиктовали адрес и обещали ждать. В квартире, явно съемной, их встретили пятеро кавалеров и три бутылки водки. Литровых. Для прибывших сначала сделали скидку: кто-то сбегал за пивом. Но пиво быстро кончилось, а водка осталась. Что было потом, Светка не помнила. Утром она проснулась с ощущением головной, и не только, боли и ужаснулась. Зажатая меж двух храпящих парней, девушка с удивлением ощутила, что из одежды на ней остатки капроновых колготок, резинка для волос и серебряные сережки. Превозмогая боль во всех отверстиях, она выбралась из кровати и, с трудом отыскав
Вопрос, мучивший ее весь следующий день — «как это могло случиться?!» долгое время не имел ответа. До тех пор, пока через день домашней лежки она не позвонила подруге.
— Так ты ж сама захотела с ними остаться, — отрезала Ирка. — А я не при делах. Да и вообще, не думала я, что ты такая сука — с парнем моим переспишь!
Спросить что-то еще Светка не успела, в трубке раздались гудки. Она медленно опустила трубку и заревела. Навзрыд. В училище теперь дорога была заказана.
Спустя два месяца, когда ночной кошмар стал понемногу забываться, Светка с ужасом стала подозревать, что причиной задержки менструации являлась не простуда и не стресс. По утрам содержимое желудка просилось наружу и, худшие подозрения стали сбываться. Беременность! Это слово в одночасье стало синонимом кошмара.
Говорить родителям о «киндер-сюрпризе» было страшно. Она даже не хотела думать, что будет с ней потом. Расспросив подруг, знающих о гинекологии примерно столько же, сколько дворник Джумшуд об устройстве атомного реактора, Светка последовала их советам. Сначала она старалась не пить воды, так как, по мнению подруг, плод мог умереть от обезвоживания и превратиться в выкидыш. Но пить хотелось ужасно и, Светка не выдержала. Потом кто-то подсказал ей другой рецепт: стакан водки натощак и горячая донельзя ванна. Но от стакана водки ее стошнило прямо в ванной и, эксперимент опять сорвался. Все это происходило на фоне многочисленных попыток затянуть, ужать, сдавить увеличивавшийся с каждым днем, живот. Но ничего не выходило: живот рос и что-то в нем стало понемногу шевелиться.
Гинеколог, к которому Светку привезли шокированные родители, был категоричен.
— Да вы что — какой аборт, седьмой месяц! Может сама концы отдать. Искусственные роды. А за ребенка вы не переживайте. Если и живой окажется, то долго не протянет…
Килограммовый младенец даже не плакал. Акушерка шлепнула его по попе, но он молчал. Действуя по инструкции, ребенка поместили в инкубационный бокс, а юная мамаша, написала отказную в пользу государства. Так. На всякий случай. В то, что малыш выкарабкается, не верил никто.
Но он выжил. Бледный, крохотный, с непропорционально большой головой малыш не умер ни в этот, ни в последующие дни. Он дышал, ел и рос. Через месяц врачам окончательно стало ясно: назло всему, ребенок будет жить.
Выждав положенный срок, отказника отправили в Дом малютки. Уже там странному существу, напоминавшему большой головой гуманоида, дали вполне земное имя — Павлик. Видимо, по аналогии с другим отказником, нареченным Петей. Но Петя, имевший куда более приятную внешность, уже через месяц нашел приемных родителей. А Пашка, напоминавший остриженный от колючек кактус, взгляды потенциальных усыновителей почему-то не прельщал. Не дождавшись желающих, мальчика перевели в обычный детский дом, где выяснилось, что внешняя неприглядность — не единственный его недостаток.
О детской жестокости написано сотни педагогических трудов, объяснены десятки психологических особенностей и получены массы премий и наград. Но маленький Пашка на свою беду с трудами психологов знаком не был. Впрочем, как и педагоги в его детдоме. Зато стальную хватку этой самой жестокости он прочувствовал на все сто.
На первой же помывке старшие пацаны обратили внимание на половой орган новичка. Точнее на то, что было под ним. Вследствие врожденной патологии, у Пашки было неопущение яичек. Пустяковый недостаток, легко устранимый хирургическим путем, для мальчика стал признаком ущербности. Пацаны тут же прозвали его кастратом и, изменить в этом ничего уже было нельзя. Тем паче, лечить его никто не собирался, зато калечить душу — охотников было, хоть отбавляй. В совокупности с неприглядной внешностью дефект превратил Пашку в объект всеобщих насмешек. Эффект вороньей стаи, заклевывающая белого сородича, присущ детям гораздо больше, чем самим воронам. Пашке оставалось только терпеть.
Первый раз он «смазал лыжи» в шесть лет. На прогулке пролез в расшатавшуюся штакетину и был таков. Правда, через пять минут залез обратно. За забором был чужой мир, а здесь хоть и злобный, но все-таки свой. Да и лазейка в другую жизнь могла подождать. Через два дня, наворовав из столовой хлеба, он повторил попытку. Отодвинув штакетину, пролез и уже не вернулся ни через пять, ни через пятьдесят минут. Хватились его только в обед, во время пересчета. Тогда, когда детдомовский «кактус», уехав на трамвае в другой конец города, с интересом изучал содержимое помойки.
Переночевав на чердаке жилого дома, Пашка замерз, а утром выяснилось, что и проголодался, и уже не желал никуда бежать. Мальчику захотелось привычно похлебать дрянного борща в столовой, заесть его «бумажной» котлетой и поспать на пыльном, но все-таки матрасе. Увидев первого попавшегося милиционера, Пашка подошел к нему, пустил слезу и запричитал.
— Дяденька милиционер, я потерялся. Отведите меня, пожалуйста, домой.
После этого на волю Пашку не тянуло больше года. Но ощущение свободы, оставшееся за забором, из памяти уже было не стереть. Следующий побег случился через пятнадцать месяцев. Но здесь ему не повезло. Через два часа, на остановке его схватила суровая тетка в милицейском кителе и отвела в отдел. Оттуда беглеца вернули в детдом.
Конечно, потом был опять побег. И опять…
Бегал Пашка, как и все делал в этой жизни, один. Брать кого-то еще, не считал нужным. Во-первых, не доверял. Он никому не доверял. Потому как, когда над ним смеялись, смеялись все и, никто не вставал на его защиту. Соответственно, посвятив любого в свои планы, он рисковал нарваться на усмешки и тем самым обречь себя на провал. Во-вторых, уже на воле напарник мог спутать весь план побега, решив вернуться. А в-третьих, прокормиться и затеряться, не привлекая к себе внимания, в одиночку было куда проще.
В десять лет Пашка уже знал об окружающем мире гораздо больше, чем его «полноценные» одноклассники. Считая его, мягко выражаясь, убогим, они продолжали уничтожать «кактуса». И он платил им той же монетой: замыкался, истерил, а иногда, доведенный до отчаянья, махал кулаками. Замкнутого воспитанника, даже учителя считали тихим психом, бредившим манией свободы. Тем удивительнее выглядел случай, произошедший с Пашкой после возвращения из очередного побега.
В начале учебного года в детдоме появилась немолодая учительница музыки, Нина Вениаминовна. При приеме на работу, Нина рассказала, что ранее преподавала в музыкальной консерватории в столице одной из азиатских республик. А потом была вынуждена уехать. Почему?! Нина помолчала, думая с чего начать, а потом тихо расплакалась. Директор больше ничего не спрашивал, молча подписал заявление о приеме и протянул платок.