Последний идол (сборник)
Шрифт:
Каким-то чудом Могилевской удалось добиться своего. В номере гостиницы, где, естественно, был уже накрыт стол, она начальнику сказала, что быть его любовницей не хочет, тот, уже доведенный до кондиции близостью желанного, впал ярость, произнес массу угроз, которые она благополучно записала на диктофон. Правда, все могло кончиться печально, потому как Хочереди был совершенно не расположен согласиться на неудачу и готов был добиться своего силой. Но каким-то чудом Могилевской удалось выскочить в коридор. Собственно, чудо заключалось в том, что Хачериди после того, как Могилевская взяла ключ и согласилась прийти в номер, посчитал,
— Ну, ладно, — прервал душераздирающий рассказ Харитонов. — Что он сам-то говорит?
— Отпирается. Говорит, ничего не было. Чисто служебные отношения. Я его приперла. У меня записи Могилевской, показаний свидетелей, работников гостиницы, квитанции об оплате номера…
— А их что — несколько?
— Как выяснилось, в этом номере гостиницы раньше бывали и другие сотрудницы, но они боялись и молчали…
«А может, им просто нравилось это дело?» — подумал Харитонов, но говорить ничего не стал.
— Ладно, раз ты такую работу провела, то давай заканчивай дело быстрее.
— Только я, Алексей Алексеевич, кроме «сексуальной» статьи, буду вменять Хачериди злоупотребление служебным положением.
— Это еще как?
— Он номер в гостинице для своих утех снимал за счет организации… — зло прищурившись, сказала Альбина Петровна.
— А-а, ну тогда… Только с квалификацией его действий вы там разберитесь еще…
«Да, не повезло мужику с бабами. Причем сразу с двумя, — подумал Харитонов, когда Шип ушла. — Эти его точно упекут, не помилуют. Причем по полной программе».
Надо сказать, сексуальная проблематика обрушилась на голову Харитонова как ливень, заставший посреди пустого поля. Во-первых, послесоветская жизнь была пронизана ею так, что спрятаться от нее было негде. Телевизор стало стыдно при дочке включать, газеты разворачивать. Женское тело победно перло со всех сторон. Однажды в первые перестроечные годы он увидел на улице небольшую очередь из сумрачных мужиков, которые покорно стояли у двери в какой-то подвал. Оказалось — видеосалон, где по телевизору с большим экраном крутили разных «греческих смоковниц». Харитонов представил себе, как эти потные мужики с пластиковыми пакетами и сумками в руках набиваются в душный и смрадный подвал и смотрят там запретные недавно прелести, а потом идут к своим раздобревшим женам…
Но главное было в том, что и сам Харитонов мучился по этому вопросу. Его жена умерла, когда дочка входила в колючий и непредсказуемый подростковый возраст, поэтому жениться снова, привести в дом мачеху он не решился. Однако естество брало свое, мужчина-то он был еще нестарый, вот и приходилось крутиться то там, то сям. И гостиницы, почти как у этого самого неугомонного Хачериди, тоже случались…
Незаметно у дочки подошло время всяких женских дел, прокладок и циклов, и он попросил одну из теток обстоятельно поговорить с ней на эту тему.
Тетка заперлась с Галиной в комнате, а через час вышла из нее с изменившимся лицом.
— Ну, объяснила? — встревоженно спросил Харитонов, который все никак не мог поверить, что его дочь, вся сотканная из пуха и перьев, должна теперь жить непростой женской жизнью.
— Объяснила? — мотнула удивленно головой тетка. — Это она мне все объяснила да растолковала. Я ничего такого раньше и не знала! Это надо же, сколько лет прожила темная, как корова!
На этом просветительская работа с дочерью была закончена. Тем более что после убытия потрясенной открытиями тетки, Галина насмешливо сказала: «Пап, не надо заботиться о моем просвещении, ладно? Я уже сама все знаю».
А потом последовал звонок от классной руководительницы, которая попросила зайти в школу. Выглядела она взволнованной, хотя Харитонов ее встревоженности сначала не понял. Подумаешь, Галина в сочинении на тему «Мой любимый герой» написала, что ее героиня — гимназистка Оля Мещерская из рассказа знаменитого русского писателя Ивана Бунина «Легкое дыхание». Что из того? «А вы рассказ-то помните?» — укоризненно спросила учительница. В ответ Харитонову пришлось молоть чепуху про чрезвычайную занятость на работе и рост уровня преступности в связи историческим переломом, который постиг страну.
«Я все понимаю, Алексей Алексеевич, — с грустным сочувствием произнесла учительница. — И про уровень преступности, и исторический перелом. Но рассказ вы все-таки почитайте. И тогда мы с вами вернемся к нашему разговору».
Поздно ночью, Галина уже спала, Харитонов отыскал оставшуюся от жены книгу Бунина, нашел нужный рассказ и погрузился в чтение, хотя его еще ждала куча бумаг, принесенных с работы.
Чтение его увлекло. Тем более что после всего, что он узнал в школе, в молоденькой гимназистке с радостными, поразительно живыми глазами он видел свою ненаглядную Галину. Он с умилением читал про то, как нескладная девочка превращается в прелестную девушку, вызывающую всеобщую любовь и поклонение. Тут он совсем расчувствовался, но рассказ развивался дальше и дошел до места, где юная и прелестная девушка легко и чуть ли не радостно признается своей начальнице, что она давно уже не девочка, а женщина… И виноват в этом друг папы и брат начальницы…
На этом месте ошеломленный Харитонов вынужден был прервать чтение и сходить на кухню попить холодненького чайку.
Дальнейшее чтение привело его в еще большее смятение. Потому что в небесной красоты и чистоты девушку стреляет на вокзале казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, которого она, как выясняется, завлекла и с которым стала близка…
Ошеломленный Харитонов читал страницы дневника Оли Мещерской, в которых сама девушка рассказывала о ее совращении «другом папы», с полным ощущением, что он читает дневник своей дочери!
Ужас, охвативший его после чтения бунинского шедевра, не поддавался описанию. Он понимал теперь, почему вдруг учительница захотела с ним поговорить, но и ясно видел, что говорить-то не о чем, потому что сделать он ничего не может.
Утром, когда Галина убежала в школу, он, еще не отошедший от впечатлений от гениального рассказа, забрел зачем-то в ее комнату и обнаружил прямо на столе забытую пачку презервативов и видеокассету. Он сунул ее в видеомагнитофон и нажал кнопку воспроизведения. Это была самая грубая и мерзкая немецкая порнография. Глядя на противно сопящих и чмокающих гадов и гадин, совокупляющихся в разных видах, Харитонов не мог представить себе свою дочь, смотрящей эту мерзость по собственному желанию. Легче было верить, что кто-то вынуждает и принуждает делать ее это. Но умом он прекрасно понимал, что этим кем-то была жизнь. Именно она превратила его нежную и трогательную дочь в чужого человека, о мыслях и чувствах которого он почти ничего не знает…