Последний император
Шрифт:
Они принесли этот белый рукав в Зал Чистоты и Совершенства и вручили мне как единственное оставленное Дуаньвэнем доказательство его вины. Я смотрел на написанные твердой рукой кровавые иероглифы, и боль глубоко пронзила мне сердце. Пока я с ножницами в руках разрезал рукав на кусочки, в голову пришел занятный и жестокий план мести. «Доставьте Дуаньу во дворец, — громко крикнул я дворцовым евнухам. — Он у меня сожрет этот траурный флаг».
Когда Дуаньу привели к Залу Чистоты и Совершенства, он, как всегда, пыжась от безудержного самонадеянного высокомерия, остановился на нефритовых ступеньках и с вызовом уставился на меня, отказываясь преклонить колена. Стражники
— Хочешь убить, так убей! — крикнул он. — Но на колени меня тебе не поставить.
— Как же сделать так, чтобы он встал на колени? — спросил я, задумавшись, у стоявшего рядом Яньлана.
— Остается только разбить ему молотом коленные чашечки, — негромко посоветовал Яньлан.
— Тогда тащи сюда молот. Он должен понести заслуженное наказание вместо Дуаньвэня.
Мучительный крик вырвался изо рта Дуаньу, когда молот разнес ему коленные чашечки, и он рухнул на нефритовые ступеньки. К нему подскочили двое стражников, — взяли его под руки и приподняли, а третий, обхватив сзади, силой заставил его склонить голову. Так Дуаньу, хоть и необычным образом, но встал передо мной на колени.
— А теперь пусть глотает эту разрезанную тряпку, этот лакомый кусочек, что оставил ему Дуаньвэнь. — Я от души расхохотался и, спустившись по ступенькам, похлопал Дуаньу по плечу. — Ты ведь любишь полакомиться, верно?
С усилием подняв голову, Дуаньу посмотрел на меня. Самонадеянное высокомерие в его глазах сменилось таким отчаянным возбуждением, что казалось, из них вот-вот брызнет кровь. «Ты не государь Се, — проговорил он, как во сне, — настоящий государь — Дуаньвэнь. День, когда Дуаньвэнь вернется в столицу, станет твоим последним днем».
— Да, в этом мы ничуть не сомневаемся. — Улыбка исчезла с моего лица. Собрав с земли кусочки ткани, я схватил Дуаньу одной рукой за подбородок, а другой стал запихивать их ему в рот, приговаривая: — Только сейчас я — государь Се и что хочу, то и делаю. Если не хочу тебя слушать, ты должен молчать.
Я наслаждался своей местью Дуаньу целый «ши-чэнь», [45] и я даже устал. Когда стражники перестали держать его под руки, стоять он уже не мог. Я смотрел, как он ползает по земле, волоча длинные, одеревенелые, как колоды, ноги. Преодолевая приступы рвоты, Дуаньу забрался по ступенькам к моим ногам, ухватил меня за край парадного халата с вышитыми драконами, и я увидел, как его лицо вдруг осветилось простодушной и восторженной улыбкой.
45
Ши-чэнь — единица времени, равная 1/12 суток, то есть двум часам.
— Ты видел, что выколото на лбу у Дуаньвэня? — спросил он.
— Нет, но это видели люди на улице. А о том, что Дуаньвэнь замышляет захватить трон, известно каждому встречному.
— А знаешь, кто написал эти два иероглифа — «император Се»?
— Как раз собирался спросить тебя об этом — ты, что ли? Или он сам?
— Нет. Это сделал дух покойного государя. Однажды ночью Дуаньвэнь увидел во сне руку покойного государя с блестящей золотой иглой. Когда наутро он проснулся, на лбу у него проступили эти два иероглифа.
— Чушь все это! Со стороны Дуаньвэня чистое сумасбродство надеяться, что с помощью такой провокации он сможет пробраться во дворец. Если бы я увидел этот проклятый лоб своими глазами, как, ты думаешь, я бы поступил?
— Нет. Эти слова — проявление священного духа покойного государя, и никому — ни тебе, ни самому Дуаньвэню — не скрыть эти слова, никому не дано стереть их у него со лба.
Издав сухой дерзкий смешок, Дуаньу отпустил мой халат с драконами и скатился по нефритовым ступенькам. Подскочившие стражники поволокли его прочь от Зала Чистоты и Совершенства. Издалека волнистый кровавый след от его разбитых коленей напоминал змею. Даже когда Дуаньу скрылся из виду, до меня по-прежнему доносился его дикий хохот, от которого волосы вставали дыбом.
Через много лет обитания в стране бессмертных славный покойный государь, мой отец, вернулся и навис над моей головой тяжкой тенью. За все эти годы ходило немало толков о причине его смерти: кто-то говорил, что он умер, приняв поддельную пилюлю долголетия; другие утверждали, что он умер в кровати прелестницы Дайнян; находились и такие, кто тайно выдвигал теорию о том, что своего собственного сына отравила госпожа Хуанфу.
У меня же имелось на этот счет собственное суждение. Я считал, что лишь тревоги, страх и распутство, вместе взятые, образуют ту опасную для жизни петлю, которая может в любой момент унести в загробный мир кого угодно. По моему мнению, царственный батюшка навлек на себя погибель собственными руками, что сам крепко-накрепко затянул на себе эту петлю.
С начала лета на утренних аудиенциях в Зале Изобилия Духа я неоднократно видел огромную, густо заросшую черными волосами руку царственного батюшки, которая плыла, словно облачко, среди высоких шапок и широких поясов собравшихся сановников. Она бросала вниз покрытую плесенью веревку, всю в червях и личинках, и та со свистом неслась ко мне. Еще чаще эта рука являлась по ночам во сне. Я будто наяву видел, как рука батюшки ласково поглаживает лоб другого своего сына, старшего, Дуаньвэня, и золотой иглой выкалывает ему на лбу слова: «император Се».
«Ты — ненастоящий», — раздавался голос царственного батюшки.
«Настоящий правитель Се — Дуаньвэнь», — говорил он.
Мне доложили, что Дуаньвэнь уже в Пиньчжоу, что он бежал туда, спрятавшись от проверок на дорогах в гробу. Это был гроб Ли Аня, скоропостижно скончавшегося правителя уезда Цин. Носильщики несли гроб на похороны в Пиньчжоу, родной город покойного, и как утверждала народная молва, всю дорогу до Пиньчжоу Дуаньвэнь пролежал под покойником.
Ну, а добравшись до Пиньчжоу, он попал в вотчину Западного гуна Чжаояна, который всегда в Дуаньвэне души не чаял и был одним из четырех вассальных правителей, кто выступал за применение силы для возведения Дуаньвэня на трон. Так что можно было с уверенностью сказать, что теперь Дуаньвэнь зализывает раны в резиденции Западного гуна, обретя, наконец, сравнительно безопасное пристанище.
Мы с матушкой, госпожой Мэн, без конца переживали по этому поводу. Она полностью отдавала себе отчет в том, что факт бегства туда Дуаньвэня стал источником бедствий для великого дворца Се, и, прожужжав мне все уши укорами, срочно вызвала первого министра Фэн Ао на тайные переговоры. «Или рыба сдохнет, или сеть лопнет, — заявила мне госпожа Мэн. — Мы ни в коем случае не должны позволить Чжаояну и Дуаньвэню вступить в сговор, что называется, "влезть в одни штаны". Дуаньвэнь должен быть казнен непременно, другого не дано, даже если при этом ничего не останется от резиденции Западного гуна».