Последний император

Тун Су

Пятый месяц подходил к концу, и жизнь в старой даме постепенно угасала. Дворцовые евнухи и служанки в Зале Парчовых Узоров слышали, как она в забытьи произносила имя Дуаньвэня. Я понял, что она хочет дождаться его победного возвращения из похода на юг и лишь потом отправиться на запад. [41]

О том, что Дуаньвэнь взял Ли Ичжи в плен, во дворце узнали рано утром. Сообщивший эту весть гонец привез красный плюмаж от шлема Ли Ичжи и прядь его волос. Радостная новость, похоже, пришла вовремя, потому что, как говорится, «заполыхал закат»: у госпожи Хуанфу наступило последнее просветление. В тот день к дверям Зала Парчовых Узоров доставили

огромный гроб дерева наньму с вырезанными на нем птицами луань, внутри зала все стояли в торжественном молчании, перестали петь даже птицы в клетках, повсюду воцарилась похожая на праздничную атмосфера, за которой крылось что-то недоброе.

41

Запад считался у китайцев страной мертвых.

Сначала у постели госпожи Хуанфу вместе со мной дежурили госпожа Мэн, императрица Пэн, Дуаньсюань, Дуаньмин и Дуаньу, но умирающая отослала всех прочь и оставила лишь меня. Она была уже при последнем издыхании. Старуха долго вглядывалась в меня необычно печальным взглядом. Помню, в тот момент руки и ноги у меня похолодели, будто я заранее знал, что произойдет. «Ну какой ты властитель Се?» Медленно подняв руку, госпожа Хуанфу погладила меня по лбу и по щекам. От этого прикосновения по всему телу и по жилам словно пронесся колючий зимний ветер с песком. Потом она отвела руку и вытащила спрятанный на поясе мешочек для благовоний. «Я не расставалась с этим мешочком все последние восемь лет, — усмехнулась она. — Теперь пора передать его тебе. Разрежь и посмотри, что внутри».

Разрезав таинственный мешочек, вместо благовоний я обнаружил в нем лишь многократно сложенный лист бумаги. Так мне довелось увидеть другой указ покойного государя о престолонаследии. В нем черным по белому собственной рукой усопшего было начертано: «Мой старший сын Дуаньвэнь наследует мне как правитель царства Се».

— Ты не должен был стать властителем Се, — проговорила старуха. — Это я посадила тебя на трон.

Вытаращив глаза и разинув рот, я сжимал в руке государев указ и чувствовал, что куда-то стремительно падаю, как камень, брошенный в колодец.

— Мне не нравится Дуаньвэнь. И ты не нравишься. Это я такую шутку сыграла с вами, мужчинами. Я сделала тебя властителем Се, пусть и незаконным, лишь для того, чтобы потом было легко держать тебя в руках. — Сморщенное лицо старухи расплылось в широченной улыбке до ушей. — Я правила царством Се восемь лет, — наконец произнесла она, — и дожила до пятидесяти семи. Получилось совсем неплохо…

— Ну, а это-то зачем было делать? Почему ты не унесла весь этот заговор, это злодеяние с собой в могилу? Зачем сейчас говорить мне про это? — Чуть не задохнувшись от переполнивших всю грудь тоски и злобы, я набросился на старуху и стал бешено трясти ее покоившееся на ложе тело. Но она в этот момент уже отходила и никак не отреагировала на мое непочтительное поведение. Из ее груди послышались хрипы удушья. Я сам затрясся, как от смеха, но на деле сотрясали меня безудержные горькие рыдания.

Почтенная дама была мертва, и когда евнух сообщил об этом за жемчужную занавеску, по всему Залу Парчовых Узоров и за его пределами прокатился какой-то странный шум, похожий на грохот прибоя. Я вложил в рот старой дамы лучистую жемчужину, [42] напряженно выступавшие уголки мертвого рта расслабленно опустились, и из-за этого стало еще больше казаться, что он искривился в холодной язвительной усмешке. Прежде чем у смертного одра стали собираться люди, я поспешно плюнул в лицо покойнице. Я понимал, что государю так вести себя не пристало, но именно так, как часто поступают женщины, я и поступил.

42

В

древности китайцы думали, что лучистая жемчужина («е мин чжу») — это глаз кита. Считалось, что если ее опустить в воду, несколько месяцев не появится затхлый запах, а если положить в рот покойнику, его тело не будет гнить.

Прошло восемь лет, и вот я снова у Царских Могил. Темно-зеленая хвоя сосен и изумрудная листва кипарисов у южного склона Тунчишань навевали ощущение, что все происходит во сне. Во время пышного ритуала погребения госпожи Хуанфу я заметил несколько редко встречающихся серых ласточек. Их совсем не пугали ни люди, ни звуки погребальных мелодий, они мирно сидели на близлежащих памятниках и могильных холмиках и наблюдали за не виданной здесь по размаху траурной церемонией. «Не вселился ли в них неприкаянный дух госпожи Хуанфу», — подумалось мне.

Погребальный кортеж волновался целым морем белого траура, и за ним не было видно зелени травы. Захоронения вместе с Вдовствующей Императрицей ожидали девять красных гробов поменьше — больше числом, чем на похоронах покойного государя. Этим старая дама последний раз демонстрировала свою власть и величие тем, кто оставался после нее. Я знал, что девять служанок, лежавших ныне в этих красных гробах, ушли из жизни беспрекословно. Они прислуживали госпоже Хуанфу при жизни и предпочли сопровождать ее и после смерти. В ночь после того, как она умерла, они проглотили по золотому слитку, а потом поспешили забраться в ожидавшие их девять красных гробов. Они и дальше будут прислуживать этой великой женщине на пути к Желтому Источнику.

Девяносто девять раз ударили бронзовые барабаны, и послышались громкие причитания и плач членов царской фамилии и сановников. Эти громогласные нестройные стенания звучали очень смешно, потому что исходили от людей с нечистой совестью, каждый из которых лишь изображал горе. В плаче одних слышался вопль радости, в горестных рыданиях других — крики презрения, а третьи выдавливали из себя слезы зависти и жалости к себе. Просто не было желания уличить их в лицемерии, ведь так повелось с древних времен.

Я перебирал в памяти полузабытые сцены восьмилетней давности, когда над могильным холмом слева от Царских Могил безмолвно возникла призрачная фигура госпожи Ян. С выражением извечного сожаления на лице она махала в сторону собравшихся императорским указом, и для меня вновь прозвучало, как в кошмарном сне: «Ты не государь Се. Настоящий государь — старший принц Дуаньвэнь». Серые ласточки вдруг вспорхнули с могильных холмиков и поднялись в небо, где, собравшись в какой-то странный прямоугольник, улетели прочь.

Ласточек спугнула еще одна группа участников похорон. Эти люди в боевых доспехах еще не сняли шлемы, было видно, что траурные ленты и белый шелк на их конях наброшены в спешке, и от их появления, а также от принесенных ими запахов крови и пота, у тех, кто прибыл сюда раньше, вырывались удивленные возгласы.

Никто не ожидал, что Дуаньвэнь будет мчаться день и ночь, чтобы преодолеть тысячу ли и успеть на похороны госпожи Хуанфу. Он восседал на боевом коне с рыжей гривой, бледное от усталости лицо освещали последние лучи зари, а над головой у него развевались стяг Черной Пантеры и траурный флаг. Дуаньвэнь, старший принц Дуаньвэнь, великий и славный генерал Дуаньвэнь, командующий тремя армиями Южного похода, мой сводный брат и извечный враг, он вновь предстал передо мной. Помню первую странную мысль, что пришла мне тогда в голову. Почему именно топот коня Дуаньвэня спугнул тех бесстрашных, похожих на призраков, ласточек? Именно это я лишь и спросил у вернувшегося с победой героя, указав на небо на западе: «Кто ты такой, что из-за тебя улетела эта стая серых ласточек?»