Последний из Двадцати
Шрифт:
Рун кивнул в ответ.
— Не совсем так, но мыслишь в нужную сторону. Поначалу мне требовалось, чтобы она признала во мне объект, достойный оказаться в её мире. Ещё одна игрушка, еда, называй как хочешь.
— Но вы плеснули ей в лицо водой из озера.
— Чем разозлил, но не заставил её вышвырнуть меня прочь. Наверно, это самая слабая часть моей задумки. Вышвырни она меня — и мне конец. Я
— Вы знали, что так будет?
Рун на миг замолчал, прежде чем ответить. Если и хотел соврать, то от Ска правды всё равно было ни укрыть.
— Нет. Не знал.
Стальная дева не стала делиться выводами, к которым пришла, но по взгляду было очевидно, что хорошего в них мало. Парень же чуял, что его малосвязные оправдания нужны ей ещё меньше, чем ему самому.
— Всё, что мне требовалось — это время. Чтобы понять, как устроены её миры и переиначить её же собственный на свой лад.
— Как устроены… её миры?
Парень кивнул.
— Именно. Мечты, мороки, счастливые видения. Они ведь у каждого свои, помнишь, я говорил? Она может поселить человека в любой из подобных мороков, внушить ему ярое желание чего-то, но большую часть человек достраивает сам. Из своих представлений о хорошем.
— Мик хотел быть плотником? — тут же нашлась что спросить Ска. Последний из Двадцати закусил губу, подавился неуверенностью. Поверить в то, что великан мечтал жить счастливо в деревне, радоватся и растить детей? Тут любой мир, в который его не подсели, в момент бы обращался кровавой кашей самовольства и насилия.
Или нет?
— Господин? — автоматон начала беспокоиться о резко замолчавшем господине, что с головой рухнул в пучину свежих, не приходивших ему в голову размышлений.
Разбойник всю жизнь провёл в грабеже и на рудниках. Гнался за чем-то призрачным, не ведал иного пути. Кто может поклясться на крови, что будь у него шанс прожить жизнь иначе, начать с чистого листа — он бы не сделал этого?
Чем проще человек, тем проще его счастье.
Тем недоступней его счастье, добавил к размышлениям старый Мяхар и пожал плечами. Стоило ли говорить, оглаживал призрак собственную бороду, что любой из селян продаст душу себя и детей до пятого
Счастлив ли ты сам, парень?
Рун не знал ответа на вопрос, пожал плечами, зябко поёжился.
— Я воссоздал её кошмар.
— Один из кошмаров? — автоматическая кукла будто хотела поправить его, но он отрицательно затряс головой.
— Кошмар. Он был всего один. Все её страхи сводились к одному. Я заставил её забыть обо мне, нарисовал преследующий её облик. Убегая прочь, она как будто пыталась убежать от самой себя. Выбилась из сил. Не приди я в себя, промедли на час-другой — и ты бы осталась на том месте извечным истуканом, а я… даже не знаю.
— Всё, что нужно было, это заставить её устать?
Рун поднял на Ска испытующий взгляд, но в её вопросе не было и капли издёвки: всё, чего ей хотелось, так это верной информации. Парень на миг представил, как она фиксирует его рассказ, помечает как ненадёжный, прячет в отдалённый угол бащы данных…
Спросить для чего он и не подумал.
Помолчали. Рун ушёл в размышления, отшвырнув прут прочь, доедая вторую половинку хлеба. Бесцеремонно он зарылся в сумки в надеждах отыскать чего-нибудь ещё из съестного. Ска спешила обработать новую, полученную информацию. Парень знал — напрасный труд. Если бы счастье было таким простым, его легко можно было бы запихнуть в строгие рамки, как в коробку. Измерить, сказать — вот тут оно начинается, ровно вон там ему конец…
Последний из Двадцати зажмурился, чувствуя, как засыпает. Автоматон, ещё недавно готовая тянуть его отсюда прочь разве что не волоком, заботливо зашуршала тканью узелков. Тёплая шаль, как одеяло, опустилась на плечи сжавшегося, будто дитя, чародея. Всего на миг, прежде чем провалиться в забытье сна, он вдруг ощутил, что счастлив, но уже по-своему. Просто так и без причины…